В лесах. Книга Вторая   ::   Мельников-Печерский Павел

Мялся Пантелей на месте, не знает, что говорить, не знает и делать что.

— Да что с тобой, Пантелеюшка? — спрашивал его Патап Максимыч, — на тебе лица совсем нет… Али неможется?..

— Я-то здоров, батюшка Патап Максимыч, — на каждом слове запинаясь и всем телом вздрагивая, начал Пантелей. — Только у нас-то не больно здорово, батюшка.

— Что такое? — бросив посуду и обращаясь к Пантелею, вскликнул Патап Максимыч. Пламенем загорелись под нахмуренными бровями глаза его.

— Ох, уж не знаю, как и доложить твоей милости…— слово за словом тянул оробевший старик Пантелей.

— Не мямлить! — повелительно, зычным голосом крикнул Патап Максимыч, схватив за рукав Пантелея…

— Я тут, кормилец, ни в чем не причинен… Только что узнал сейчас,чуть слышно проговорил Пантелей.

— Не мямлить же! — пуще прежнего крикнул Патап Максимыч и так дернул за рукав Пантелея, что тот едва на ногах устоял.

— Прасковья-то Патаповна…— начал было старик, но слова не сошли с языка его.

— Говори…— благим матом закричал Патап Максимыч. — Померла, что ли?.. — почти прошептал он, закрывая лицо руками.

— Украли, батюшка!.. Третьего дня из обители выкрали!.. — проговорил Пантелей.

— Кто такой?.. Что за человек?.. Откудова?.. — сам себя не помня, кричал Патап Максимыч и, схватив лежавший на лавке весовой коромысел, взмахнул им…— Всех перебью!.. Всех до единого!.. Сказывай, кто такие?..

— Неведомо какие люди, батюшка, — говорил Пантелей. — Десять… человек… в красных рубахах… рожи-то, слышь, у всех позавешаны.

— Лошадей!.. В погоню!.. Я им задам!.. — вне себя от бешенства кричал Патап Максимыч и с коромыслом в руке взбежал в верхние горницы.

По всему дому суматоха поднялась страшная. Аксинья Захаровна, как только услыхала страшную весть, так и покатилась без чувств на землю. Уложили ее и долго оттирали Груня с работницей Матренушкой.

— Лошадей!.. Погоню!.. — перебегая из горницы в горницу и взмахивая железным коромыслом, неистово кричал Патап Максимыч. — Лошадей седлать!.. Всех работников на конь!.. Во все деревни послать!.. Сбить весь народ!..

Напрасно уговаривал его кум Иван Григорьич, напрасно уверял его, что теперь уже поздно, что никакие погони теперь не догонят, что лучше успокоиться и потом хорошенько обдумать, как и где искать следов выкраденной Параши…

Долго воевал Патап Максимыч, наконец утомленный, убитый горем, пластом упал на кровать и зарыдал страшными рыданьями.

Больше часа прошло до тех пор, как маленько он успокоился. Встал с кровати и, шатаясь, как после болезни, добрел до окна, растворил его и жадно стал глотать свежий воздух. Кум Иван Григорьич рядом с ним сел и молчал.

Тяжело вздыхал ослабевший Патап Максимыч, гладя распаленными глазами в конец деревни… Вдруг оживился, вскочил и до половины высунулся из окошка…

— Она! — крикнул он не своим голосом. Иван Григорьич к другому окну бросился — видит, шажком въезжает в деревню тарантас, и в нем Параша сидит. Рядом с ней кто-то, но так он съежился в глубине тарантаса, что лица совсем не было видно.

— Тащить ко мне… Я им задам!.. — задыхающимся голосом на весь дом закричал Патап Максимыч. Глаза кровью налились; засучив рукава рубахи, схватил он коромысел и, дрожа всем телом, пошел навстречу приехавшим.

Проходя к дверям, еще раз взглянул в окно… Глазам не верится — Василий Борисыч!..

— Э!.. шут гороховый! — вскрикнул Чапурин добрым мягким голосом.Упредил; леший ты этакий!.. И ясная улыбка разлилась по лицу его. Бросил коромысел, но подошел к шкапу и достал оттуда шелковую плетку, которой, бывало, учил дочерей как маленькие росли они.

Робкими шагами вступили в горницу новобрачные и не говоря ни слова, повалились к ногам Патапа Максимыча.

— Прости нас, тятенька, Христа ради!..