В плену   ::   Ремизов Алексей

Поодаль, у свеже-желтой могилки, у одинокого тесового креста, копошился живой цветник детских глазенок, детских рубашечек, детских головок.

А на зеленой кровле белой церкви старая ворона, словно нянька, чистила лапкой свой затупелый клюв.

И высоко, выше церкви, выше колокольни, шумели развесистые кедры.

Лес зеленых хвой разыгрывал на своих мягких травинках странные песни: и похоронные, и разгульные, и плакательные.

Я стою под пышными кедрами, прислушиваюсь к их переменчиво шумящему голосу, залитому зардевшимся лучом запыхавшегося солнца, в золоте капелек-струек которого рождались все новые и новые жизни.

Или это моя песня?

Падают кресты, последняя память мешается с песком и щебнем, а вековечно-зеленые кедры, не переставая, шумят и шумят, как эти дети,- кедры зеленые...

Отрывисто ударили на колокольне в малый колокол.

И мимо меня спеша прошла краснощекая женщина в ярко-кумачном платье, простоволосая, а на руках у нее покачивался белый тесовый гробик ребеночка с восковым личиком и полураскры-тыми желающими губками.

- Христос воскрес! Христос воскрес! - выкрикивали тоненькими голосками ребятишки, вприпрыжку догоняя гробик.

На колокольне звонили отрывисто в малый колокол.

Шумели кедры.

И пробивался издалека гул внепрепонного половодья.

8

РАДУГА

В загустевшем матово-золотом воздухе с рассвета реяла сиреневая капелька-птичка, беззабот-но переговаривая свою незатейливую песенку.

Толклись без устали неугомонные толкачики.

Беловатые балованные тучки, бродившие дремно по востоку, протянули полднем пуховые руки, схватились и, ластясь друг к дружке, поплыли.

И зарычали напряженно немые сумрачные тучи протяжно и глухо

И упали душистые дождевые капли. Западали быстро и шумно.

Это Весна шла, трубила в свой олений рог,- Весна шла вслед разыгравшемуся нежному стаду барашков. Весна с лицом Белой ночи, в венке белых цветов, лесных ягод, увитая с головы до ног пенящимся кружевом бледных мхов.

- Дождик, дождик, перестань! Мы поедем в Аристань: богу молиться, кресту поклониться! - выкрикивали ребятишки, притопывая босыми ножками и вытягивая загорелые ручонки под улыбающиеся дождевые капли - весенние небесные цветы.

Я поднялся на высокий берег с крутым спуском к затихающей реке.

Греет омытое яркое солнце.

Сквозь тающую тучу врезается в реку широкая радуга - Бык-Корова, выгнанный на водопой после долгой зимы, пестрый Бык-Корова с небесных полей.

Внизу, подо мной, у дверей покачнувшейся старой-престарой избушки, промокшей под половодьем, стоит, прислонившись к косяку, белый Водяной, весь заросший луневою бородою, стоит Водяной в длинной белой рубахе, подпоясанной серебряными кольцами, и не спускает глаз с юрко шныряющей черной лодки, где уселись два Лесных человека с вывороченными пятками.

- Белый! - звонко закричал Лесной человек, и над его вздрагивающей бронзовой спиною взвилась серебристая рыбища.

- Червей подложи! - взвизгнул другой и закурлыкал.

В даль затопленного острова улетает быстрая лодка, тесно переполненная женщинами в белых раздувающихся платках, а взмахивающие весла блестят-играют, точь-в-точь забрызганные крылья чаек.

Что это?.. И жалобный крик-оклик, и взрывчатый хохот, и приплясывающая, топочущая воркотня-песня?

Это - Лесные женщины, одинокие, безутешные чайки ищут-летают, это дети бегут наперегонки по мягко-зеленой тропке в опаловых росинках, это дети ползут и летят под откос к тихой голубой реке, это - бабочки, жуки, муравьи, гусеницы, в цветистом наряде, с шумом, жужжаньем, стрекотней, с птичьим лепетом.

Чья-то шапка бултыхнулась в воду.

- Га! ха-ха... ха-ха-ха-ха...- загоготала Кикимора. И! Какой гам, сколько взъерошенных головок! Сколько плеску, хрустальных брызг, мгновенных слезинок... А вот мохнатый Лешак с еловым лицом.