В поисках утраченного яйца   ::   Семенов Александр

" - пел Коля, капая слезы в стакан, и засыпал, сидя на табурете, мощно вздымалась грудь, усталая рука исполина спускалась на пол, и по ней, подобно испанскому всаднику, медленно шел таракан...

Простите, а кто такие его друзья?

Сказать по правде, не очень-то походили они один на другого, в чем и нету, конечно, большой беды, пусть цветут тысячи цветов на поле культурной революции, как говорил Мао Цзэ-дун... Но вот взять, например, Дрынча, который не пьет разливного пива (не путать с Разливом нашего общего дедушки), и - мужика Щупко, который, напротив того, и пьет, и ест за троих, а хотя бы и гадость, в большом хозяйстве все пригодится, - абсолютно ведь разные люди, верно? Или вот, скажем, сам Коля - Коля хотя и поголосистее, и погитаристее остальных, но всегда почему-то в последнее время молчит и молчит, вот и теперь молчал.

"Что же ты все молчишь, Коля?" - спросил Дрынч.

Ничего не ответил Коля, только вздохнул тяжко.

"А вон идут по берегу две приятные женщины", - поведал Федор Щупко.

"Откуда такие барышни? - ахнул Дрынч, посмотрев в окно. - А вот даже знакомое что-то ползет... А, то моя жена".

Супруга Сморчевского, Лада (глазищи стрекозящие, кукольное личико... этакая мультипликационная девочка), хотя и сотрудничала в христианском обществе трезвости, но была человек свой, и культуртрегерская деятельность ее дома ограничивалась лишь тем, что в преддверии каждой пьянки она спрашивала мужа, долго ли он собирается пить, на что Дрынч отвечал неизменным: "До самой смерти, Марковна! До самой смерти!"

Вот и ныне, едва лишь учуяв пивной дух, она наморщила нос и протянула:

"Бедные мои, бедные... И долго вы пить собираетесь?"

"До самой смерти!" - закричал Дрынч и отправился в маркет, а Лада представила народу свою подругу детства, приезжую в отпуск, Любу Лапину ("Лапочку" - как называла ее Ладушка), хрупкую шатенку с очень нежным лицом и светлыми, прозрачными глазами.

"У вас прекрасный цвет лица, - заметил Щупко, задерживая ее руку в своей ладони. - Здесь вы его испортите".

"Ну, не хранить же мне его в холодильнике", - весело отвечала Люба, и Федор Щупко расхохотался - Лапочка тоже была явно свой человек.

И вот уже на столе хорошела бутылка "Пшеничной", подоспела горячая закусь. И вот уже налито, и не по одному разу. Щупко, как обычно в присутствии дам, раздухарился и стал занимать собою все больше и больше пространства, и вообще производил в единицу времени невероятное количество физиологических отправлений, хотя базарил на сей раз он мало, а был склонен, скорее, к нонвербальным контактам, да и мыслил, похоже, одними лишь междометиями. Говорили: о джазе Чекасина и певце Филе Минтоне, итальянском футболе и американском кино, о ценах на мясо, на водку, о том, каков может быть процент спирта в духах "L'Ambre", стоявших у зеркала... Врубили проигрыватель, потрюндели за Майка, включили ТВ - по всем каналам подряд канали: хороший диктор Кириллов, хороший политик Мэргэрэт Татчер, плохой человек Горбачев, президент Пальцин, какая-то то ли реклама с кусками женских ног, то ли жопа, то ли рожа певца Серова...

ГИБЕЛЬ РОМАНТИКА

"Гибель романтика", - объявил Дрынч, кончив читать. - Группа новых романтиков "Херрцен с перцем"".

"А в чем новизна вашего романтизма? - полюбопытствовала Люба. - Почему вы - новые?"

"Наверное, потому, что не старые", - объяснил Дрынч.

"А почему именно романтизм?"

"Потому, что мы романтики, как и все люди на свете. Да, да, все люди на свете - романтики, а если кто думает, что он реалист, то он глубоко заблуждается, потому что никаких реалистов на свете не бывает, а бывают только плохие романтики. А романтики должны писать романтизм".

"Правильно, - сказала Лада, - птицы должны летать, танки должны стрелять..."

"А Щупко - щупать?" - спросила Люба.