Вперед и с песней   ::   Серова Марина

 — О которой я не стал вам подробно рассказывать, чтобы сэкономить драгоценное время. Хотя тема — интересная и обширная, в каком-то смысле — мой конек!

— Конек? Погодите… Вы хотите сказать, что работаете в лаборатории, которая как раз занимается всей этой заразой?

— О, не только этой! — мигом оживился Адам Егорович, словно я действительно затронула его излюбленную тему. — Не только, Танечка! У нас хранятся еще и вирусы малярии, так называемой трехдневной лихорадки, а также — отдельно — особой тропической малярии плюс вирусы так называемой лихорадки денге и прелюбопытнейшей желтой лихорадки. Лично я потратил несколько лет на подробное изучение лихорадки долины Рифт. Но это, так сказать, больше в порядке хобби, по личному побуждению и по зову сердца. Случаи этой интереснейшей лихорадки зафиксированы пока только в Кении. Но, заметьте, в России я был одним из немногих, кто переболел этой болезнью из-за неосторожного обращения с вирусом.

Он бросил на меня интригующий взгляд.

— Если вас интересует более подробно спектр деятельности нашей лаборатории, то должен обратить ваше внимание, что мы, Танечка, занимаемся также изучением бруцеллеза, высеваем палочки туляремии, вирусами кори, а особенно гриппом — отдельно вирусами А и Б… Да мало ли! Но исчезло только то, что я вам перечислил. Самые опасные в общепринятом значении вирусы. И мне понятно почему.

— Почему? — тупо спросила я.

После обзора Адама Егоровича о деятельности его лаборатории у меня вдруг почему-то резко зачесалось сразу во всех местах. Уж не лихорадка ли какая-нибудь на меня перескочила? И какое-то странное покраснение возникло на ладони… Вроде бы утром, до того как касаться бумаг на столе, его определенно не было.

— Потому что тот, кто украл наши пробирки, был осведомлен, что именно надо брать. И я точно знаю, что это сделал сотрудник нашей лаборатории Валентин Валентинович Лепесточкин. Он вчера ночью исчез с этими тремя контейнерами в неизвестном направлении. И я хотел бы, чтоб вы его разыскали. Его и, главное, то, что он похитил. И чем быстрее, тем лучше будет для всех нас.

— Да… Однако… — ляпнула я, потому что не знала пока, что еще сказать и как вообще вести себя дальше.

Вообще-то с чумой я как-то раньше дел не имела. Да и не больно-то хотелось!

— Помните, в семидесятые годы в Поволжье была сильная эпидемия холеры? — помолчав, задумчиво спросил Адам Егорович, но тут же сам поправился: — Ах, да, вы не можете этого помнить. Вы тогда, Танечка, еще не родились или лежали в пеленках. Но многие помнят, как повсюду было запрещено купаться в реке, продавать молоко из фляг, отпускать покупателям хлеб, если у них не было с собой целлофановых пакетов, которые в то время, заметьте, были еще дефицитом…

— Вы хотите сказать, что это дело рук вашей лаборатории?

— Отчасти, — скромно заметил Адам Егорович. — Сам я тогда еще здесь не работал, но в документах зафиксировано об утечке из лаборатории нашего материала, и именно такого, о котором я рассказываю. Как раз в это время. В общем, Танечка, страшное дело. Боюсь, как бы снова не началось…моровое поветрие.

— А грипп? — спросила я, вспоминая, как тяжело болела нынешней зимой моя подруга каким-то особым гонконгским гриппом, о котором прежде отродясь никто не слыхивал. — Может, эпидемия гриппа нынешней зимой — тоже ваши делишки?

— Ну что вы, Танечка, — укоризненно покачал головой Адам Егорович. — Никакой утечки материала последние десять — да что там! — двадцать лет из лаборатории не было. И потом, вы сразу должны понять четко: мы занимаемся исключительно научной деятельностью, выполняя специальные задания и программы, которые рекомендует нам руководство из центра, не более того.