Все горят в аду   ::   Ридли Джон

Парис сканировал буррито, не задействуя мозговых функций – как он привык поступать с десятками дюжин мороженых буррито, мороженой пиццы, мороженых бургеров и мороженых "Чили Догз" за тридцать ночей работы продавцом в гастрономе "24/7".

Тридцать ночей.

Один месяц.

С юбилеем, Парис.

Парис сказал:

– Шесть долларов.

Белый Подонок запустил тощие руки в карманы, бледными пальцами извлек банкноту. Стодолларовую банкноту. Белый Подонок так спокойно передал ее Парису, как будто для него, Белого Подонка, это было обычным делом – заявляться среди ночи в "24/7" и брать мороженые буррито на сотенную банкноту.

Парис взял купюру, тщательно ее рассмотрел, будто мог по виду распознать фальшивку. Испытав побуждение уделить Бену Франклину столько внимания, сколько тот, похоже, заслуживал, он обратился к Белому Подонку:

– На пособии-то нормально, да? Я всегда знал, что у белых даже нищие при деньгах.

Парис, набрав сдачу, протянул ее Белому Подонку. Белый Подонок запихнул горсть купюр в карман – как поступил бы, получив вместо сдачи, допустим, использованный носовой платок.

Белый Подонок сгреб буррито, потащил их – несколько штук выпали по дороге и брякнулись о линолеум – к бесплатной микроволновке гастронома "24/7" и засунул все разом внутрь.

Парис, наблюдавший за этой единоличной акцией протеста, вышел из-за прилавка.

– Эй. По одному.

И тут двое подростков, выжидавшие момент, залезли за прилавок и схватили "Пентхауз", который пасли всю ночь.

– Эй! – Парис кинулся за ними. Белый Подонок включил микроволновку. Перегруженная машина затрещала, заискрилась и, изрыгнув раскаленные буррито, разметала их по всему магазину.

Подростки выскочили в дверь.

Повсюду таяли, размораживались и растекались ошметки рассеянных по полу буррито.

Парис поймал взглядом свое отражение в зеркале гастронома "24/7". Кривое зеркало исказило затянутое в цветную униформу туловище Париса, придав ему сильное сходство с печальным цирковым клоуном.

– Хватит, – пробормотал клоун. – Не могу больше.

* * *



Мистер Башир был малый с пониманием.

– Подобные дилеммы встают перед управляющим каждый день, – сказал он. Мягко сказал, сочувственно, несмотря на утрату микроволновой печи.

Парис не помнил, чтобы мистер Башир когда-нибудь впадал в бешенство. Это, наверно, оттого, думал Парис, что мистер Башир родом то ли с Ближнего Востока, то ли просто с Востока, то ли из какой-то кишащей террористами, истерзанной войнами страны в тех же краях, – и если ты выбрался оттуда живым, любой облом в этой жизни для тебя не опасней массажа ног.

Башир продолжал:

– Журнал или микроволновка. Ты хотел помешать малолеткам читать, а в это время микроволновка сгорела, как курочка у моей супруги.

А ты ругаться-то вообще умеешь? Со своим певучим говорком? Да ты небось даже материшься все равно что – хлюп-хлюп – пузыри губами пускаешь.

– Простите. Я только на секунду отвернулся и...

– Из жизни нужно извлекать уроки, твой урок таков: если ребятишки хотят испытать эрекцию, пусть потешатся, но сбереги микроволновку.

– Я не... Простите меня...

– Новый день принесет новые возможности. В следующий раз будешь на высоте.

Как это любезно со стороны мистера Башира: "Новый день. В следующий раз". Завтра.

Завтра. В следующий раз. Любезность, подобная пощечине. Сколько еще раз Парису на посту ночного продавца гастронома "24/7" надеяться на это "завтра"?

– Хорошо. До завтра, мистер Башир.

На улицу. На стоянку. Парис двинулся к своей машине, "АМС гремлин" 1976 года. Это был жалкий закос под "форд пинто", который, в свою очередь, был самым дрянным образчиком машиностроения, когда-либо порожденным лучшими мозгами Детройта, однако до сих пор пользовался спросом. Проржавевшие дыры величиной с кулак, осыпающаяся хлопьями краска – даже если сама по себе машина хоть чего-нибудь стоила, в таком состоянии она не стоила ничего.