Венгерский набоб   ::   Йокаи Мор

В завещании наказал гроб свой виноградом увить, а цыгане чтоб играли ему по дороге на кладбище песню "Тенью жизнь промчалась", она очень красиво, меланхолично начинается, а кончается лихим аллегро: "Гей, подымем фляжку!" Двум цыганским оркестрам предписал вот какой обряд пожизненно: один утром, другой вечером ежедневно пусть его любимые песни исполняют у него на могиле; питейной же братии под страхом вечного проклятия заповедал собираться в день его кончины и устраивать в память о нем возлияние. И еще назначил награду для трех девушек, у кого за год больше любовников перебывает, - с единственной оговоркой; к его склепу целоваться не ходить, чтобы за гробом не дразнить его; остальное все цыганам оставил.

- Жаль только, - с сардонической усмешкой вмешался граф Гергей в этот благодушный оговор, - жаль только, тем ничего не оставил, кто его память отборными анекдотами увековечит. И мы бы тут, по крайней мере, даром не старались!

Послушав г-на Кечкереи, послушаем и питейную братию.

Она вся у Кутьфальви и успела уже залить за воротник.

Ходит кубок вкруговую. Питухи в своей стихии, - вернее, "стихия" в них: вино. Взрывы хохота следуют один за другим. Кто сморозит глупость покапитальней, тот и рад.

- Раскаялся, греховодник, на старости лет, - продолжает Мишка Хорхи начатый рассказ. - Днями целыми псалмы все пел да по-французски и по-немецки учился, дурень старый, чтобы с ангелами на том свете объясняться: вдруг по-мадьярски не поймут.

- Га-га-га! По-французски и по-немецки.

- А в последний самый день погребок свой замуровал, дабы не впал кто во грех винопития, - я сам с каменщиком говорил, который там работал, - и спиртное в своих поместьях только в аптеках одних разрешил отпускать.

- Га-га-га! В пузыречках, заместо капелек.

- И еще приказал, никто чтоб, кто только в именье живет, на чужих жен не зарился, а коли есть распутницы, всех их в Беретте утопить, если же школьница какая со школьниками вместе вздумает играть, церковное покаяние пусть принесет.

- Га-га-га! Во храме покается.

- Но племянника не посмел-таки наследства лишить.

- Да-да, ренту годовую назначил ему; побоялся, значит, что проклянет.

- Да нет, сраму побоялся, что Карпати - Карпати! - побираться пойдет.

- Смерти, бедняга, боялся, потому и переменился так. Едва гроб при нем помянут, помертвеет весь от страха, а конец почуял, восьмерым попам приказал встать вкруг своей кровати, - так молитвы орали, что ангелы оглохли, наверно, в раю, и трезвонить велел во все колокола... Все, что было у него, церкви завещал.

- Окромя сына. Его он господину Сент-Ирмаи преподнес в подарочек.

- Да чего там, - вставил Кутьфальви с наглой ухмылочкой, - пожила бы подольше молодушка да попади я к ним в дом, спорим, было бы что после смерти ему подарить.

- Спорим, и я бы не оплошал! - сказал, ударяя себя в грудь, Лаци Ченке.

- И я! И я! - заорали все.

И никого не нашлось, кто бы кубком в головы им запустил.

Пока жива была Фанни, они и подойти не смели к ней, слова путного сказать ей не умели, а теперь вот порочили ее.

Это тоже самобытнейшая их черта.

Предоставим же их самим себе, такие - неисцелимы. Это больные, которые никаких лекарств не признают.

Заглянем теперь в клуб на Boulevard des Italiens.

Знакомые нам лорды и сеньоры по-прежнему пересуживают всех на свете в балконной и, если не хватает присутствующих, переходят на отсутствующих.

Здесь и лорд-оригинал, и северный князь, и маркиз Дебри, и множество других, до которых нам дела нет.

Вошел мосье Гриффар, богатый банкир: лицо приятное, улыбающееся, как всегда.

- Ах, мосье Гриффар! Вам, верно, лучше известно, вы ведь ближе знали его, - воскликнул, устремляясь к нему, веселый маркиз в ожидании, видимо, решающего слова в занимавшем всех споре. - Скажите, мосье, правда ли, будто у дяди Абеллино сын родился?

- Совершеннейшая правда, - отвечал мосье Гриффар, разматывая длинный зимний шарф.

- Но это же очень плохо для Абеллино. Особенно если он не может доказать, что предполагаемый наследник - подставной.

- Этого он действительно не сможет, - сказал г-н Гриффар со всей убежденностью.

- И того, что дядина жена в предосудительной связи состояла с кем-нибудь?..

- Супруга его дядюшки образцом добродетели была, - возразил мосье Гриффар.