Виноград   ::   Довлатов Сергей Донатович

– Ну да, – кивнул бригадир, – и втюхиваешь им, значит, шестнадцать тонн государственной собственности. И, как говорится, отнюдь не по безналичному расчету.

Восточный человек опять схватился за голову:

– Знаю, что рыск! Знаю, что турма! Сэрдце доброе – отказать не могу.

Затем он наклонил голову и скорбно произнес:

– Слушай, бригадир! Нарисуй мне эти шестнадцать тонн. Век не забуду. Щедро отблагодару тебя, джигит!

Бригадир неторопливо отозвался:

– Это в наших силах.

Последовал вопрос:

– Сколько?

Бригадир отвел человека в сторону. Потом они спорили из-за денег. Бригадир рубил ладонью воздух. Так, будто делал из кавказца воображаемый салат. Тот хватался за голову и бегал вдоль платформы.

Наконец бригадир вернулся и говорит:

– Этому аксакалу не хватает шестнадцать тонн. Придется их нарисовать, ребятки. Мужик пока что жмется, хотя фактически он на крючке. Шестнадцать тонн – это вилы…

Мой однокурсник Зайченко спросил:

– Что значит – нарисовать?

Бригадир ответил:

– Нарисовать – это сделать фокус.

– А что значит – вилы? – поинтересовался Лебедев.

– Вилы, – сказал бригадир, – это тюрьма.

И добавил:

– Чему только их в университете обучают?!

– Не тюрьма, – радостно поправил его грузчик с бородой, – а вышка.

И затем добавил, почти ликуя:

– У него же там государственное хищение в особо крупных размерах!

Кто-то из грузчиков вставил:

– Скромнее надо быть. Расхищай, но знай меру…

Бригадир поднял руку. Затем обратился непосредственно ко мне:

– Техника простая. Наблюдай, как действуют старшие товарищи. Что называется, бери с коммунистов пример.

Мы выстроились цепочкой. Кавказец с шумом раздвинул двери пульмановского вагона. На платформу был откинут трап.

Двое залезли в пульман. Они подавали нам сбитые из реек ящики. В них были плотно уложены темно-синие гроздья.

На складе загорелась лампочка. Появилась кладовщица тетя Зина. В руках она держала пухлую тетрадь, заломленную карандашом. Голова ее была обмотана в жару тяжелой серой шалью. Дужки очков были связаны на затылке шпагатом.

Мы шли цепочкой. Ставили ящики на весы. Сооружали из них высокий штабель. Затем кладовщица фиксировала вес и говорила: «Можно уносить».

А дальше происходило вот что. Мы брали ящики с весов. Огибали подслеповатую тетю Зину. И затем снова клали ящики на весы. И снова обходили вокруг кладовщицы. Проделав это раза три или четыре, мы уносили ящики в дальний угол склада.

Не прошло и двадцати минут, как бригадир сказал:

– Две тонны есть…

Кавказец изредка заглядывал в дверной проем. Широко улыбаясь, он наблюдал за происходящим. Затем опять прогуливался вдоль стены, напевая:

Я подару вам хризантему

И мою пэрвую любов…

Час спустя бригадир объявил:

– Кончай работу!

Мы вышли из холодильника. Бала раскрыл пачку «Казбека». Бригадир сказал ему:

– Восемь тонн нарисовано. А теперь поговорим о любви. Так сколько?

– Я же сказал – четыреста.

– Обижаешь, дорогой!

– Я сказал – четыреста.

– Ладно, – усмехнулся бригадир, – посмотрим. Там видно будет…

Затем он вдруг подошел ко мне. Посмотрел на меня и спрашивает:

– Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины?

– Что такое? – не понял я.

– Сделай мне, – говорит, – такую любезность. Напомни содержание «Войны и мира». Буквально в двух словах.

Тут я вконец растерялся. Все кругом сумасшедшие. Какой-то непрекращающийся странный бред…

– В чем дело? – спрашиваю уже более резко. – Что такое?

Бригадир вдруг понизил голос:

– Доцент Мануйлов Виктор Андроникович жив еще?

– Жив, – отвечаю, – а что?

– А Макогоненко Георгий Пантелеймонович жив?

– Естественно.

– И Вялый Григорий Абрамович?

– Надеюсь.