Воительница   ::   Лесков Николай Семенович

А Домна Платоновна, спасибо ей, не дождавшись, моего ответа, продолжает:

- Ну-с, вот и эта, милостивая моя государыня, наша Леканида Петровна, после таких моих слов и говорит: "Я, - говорит, - Домна Платоновна, ничего от мужа не скрою, во всем сама повинюсь и признаюсь: пусть он хоть голову мою снимет".

"Ну, это, - отвечаю, - опять тоже, по-моему, не дело, потому что мало ли какой грех был, но на что про то мужу сказывать. Что было, то прошло, а слушать ему про это за большое удовольствие не будет. А ты скрепись и виду не покажи".

"Ах, нет! - говорит, - ах, нет, я лгать не хочу".

"Мало, - говорю, - чего не хочешь! Сказывается: грех воровать, да нельзя миновать".

"Нет, нет, нет, я не хочу, не хочу! Это грех обманывать".

Зарядила свое, да и баста.

"Я, - говорит, - прежде все опишу, и если он простит - получу ответ, тогда и поеду".

"Ну, делай, мол, как знаешь; тебя, видно, милая, не научишь. Дивлюсь только, - говорю, - одному, что какой это из вас такой новый завод пошел, что на грех идете, вы тогда с мужьями не спрашиваетесь, а промолчать, прости господи, о пакостях о своих - греха боитесь. Гляди, - говорю, бабочка, не кусать бы тебе локтя!"

Так-таки оно все на мое вышло. Написала она письмо, в котором, уж бог ее знает, все объяснила, должно быть, - ответа нет. Придет, плачет-плачет - ответа нет.

"Поеду, - говорит, - сама; слугою у него буду".

Опять я подумала - и это одобряю. Она, думаю, хорошенькая, пусть хоть попервоначалу какое время и погневается, а как она на глазах будет, авось опять дух, во тьме приходящий, спутает; может, и забудется. Ночная кукушка, знаешь, дневную всегда перекукует.

"Ступай, - говорю, - все ж муж, не полюбовник, все скорей смилуется".

"А где б, - говорит, - мне, Домна Платоновна, денег на дорогу достать?"

"А своих-то, - спрашиваю, - аль уж ничего нет?"

"Ни грошика, - говорит, - нет; я уж и Дисленьше должна".

"Ну, матушка, денег доставать здесь остро".

"Взгляните, - говорит, - на мои слезы".

"Что ж, - говорю, - дружок, слезы? - слезы слезами, и мне даже самой очень тебя жаль, да только Москва слезам не верит, говорит пословица. Под них денег не дадут".

Она плачет, я это тоже с нею сижу, да так промеж себя и разговариваем, а в комнату ко мне шасть вдруг этот полковник... как его зовут-то?

- Да ну, бог там с ним, как его зовут!

- Уланский, или как их это называются-то они? - инженер?

- Да бог с ним, Домна Платоновна.

- Ласточкин он, кажется, будет по фамилии, или как не Ласточкин? Так как-то птичья фамилия и не то с "люди", не то с "како" начинается...

- Ах, да оставьте вы его фамилию в покое.

- Я этак-то вот много кого: по местам сейчас тебе найду, а уж фамилию не припомню. Ну, только входит этот полковник; начинает это со мною шутить, да на ушко и спрашивает:

"Что, - говорит, - это за барышня такая?"

Она совсем барыня, ну, а он ее барышней назвал: очень она еще моложава была на вид.

Я ему отвечаю, кто она такая.

"Из провинции?" - спрашивает.

"Это, - говорю, - вы угадали - из провинции".

А он это - не то как какой ветреник или повеса - известно, человек уж в таком чине - любил, чтоб женщина была хоть и на краткое время, но не забымши свой стыд, и с правилами; ну, а наши питерские, знаешь, чай, сам, сколько у них стыда-то, а правил и еще того больше: у стриженой девки на голове волос больше, чем у них правил.

- Ну-с, Домна Платоновна?

"Ну, сделай, - говорит, - милость, Домна Панталоновна", - у них это, у полковых, у всех все такая привычка: не скажет: Платоновна, а _Панталоновна_. - "Ну-с, - говорит, - Домна Панталоновна, ничего, говорит, - для тебя не пожалею, только ограничь ты мне это дело в порядке".

Я, знаешь, ничего ему решительного не отвечаю, а только бровями этак, понимаешь, на нее повела и даю ему мину, что, дескать, "трудно".

"Невозможно?" - говорит.

"Этого, - говорю, - я тебе, генерал мой хороший, не объясняю, потому это ее душа, ее и воля, а что хотя и не надеюсь, но попробовать я для тебя попробую".