Вот ангел пролетел   ::   Кучкина Ольга

Клички довольно, чтоб обозначить или позвать, если что. В прошлый раз, как всегда, бросились прямо на бульдозер, а лучше сказать, под бульдозер, облепили, словно мухи навоз, даром что и в натуре они тут, а он же еще едет, механизм этот, и вдруг вижу, у беременной нашей, которой мы промеж себя дали кликуху Пузо, возьми да хвост платка с головы на колесо намотайся. Я ору: Пуза-а-а-а! Оказалось, ее Веркой звали. Она и не отозвалась. Затянуло, бедолагу, и череп раздавило. Читала, как такое с кем-то стряслось, а с кем, позабыла. А какая память была. На школьных олимпиадах, как в цирке, показывали. И поздней то же само. Сколько пила, пропить не могла. Какая-то интересная из себя была барышня, к высшему обществу принадлежала, львица. Потом вспомню. Выходит, Верка с ребенком будущим в себе, как в клетке, навроде львицы погибла. Говорили, будто Юшка ребенка ей сделал. Он закапывал. Видели, слезы по бороде текли. Да, может, просто слякоть от природы или пот. Закопал и снова среди нас, продолжает. За нами нету рубежей, позади Москва, нам никому дальше дороги нет, и мы продолжаем.

Я притюхала, штырем отогнала Полину с Манькой, Кеша с Соней сами подвинулись. Штырем раскидываю, штырем накалываю. Другие руками, а у меня коротенькие, мне неудобно, не в смысле, а штырь куда как лучше рук идет. Полиэтиленовые пакеты с дрянью всякой, от колбасных ошкурков до клоков волос, от осколков банок-склянок до кровяных тампонов ваты, это мы, ясно дело, не берем, от себя отбрасываем. Берем штаны-джинсы, пусть и ношеные, пусть и рваные, но к делу годные. Берем меха с проплешинами, свитера шерстяные и полушерстяные с дырками, рубахи без пуговиц и с пятнами, рейтузы-колготы с катышками, обувь сношенную или почти новую, если без каблука или со сломанной молнией. Берем трусы-трико, если не зассанные и не засранные. Такие не берем. Берем шапки-береты-шляпы, тоже с пятнами и без, чего порвано, зашиваем, бо нитки с иголками тут же берем, да еще, случается, в специальных коробочках. Шерсть берем или когда бумажные нитки, Кеша вяжет. Берем пачки сигарет подмоченные или иначе порченые, а то нетронутые. Из еды берем и колбасы, и ветчины, и сарделек, в огрызках, ясно дело, но и в целом виде попадаются, и шпроты иной раз в банке, и хлеб, и крупы, и фрукты, бананы там или апельсины, куски тортов тоже, короче, все меню современного человека. Что надо отмыть, отмываем. Что негодное отодрать, отщипнуть, отрезать, отдираем, отщипываем и отрезаем. Чиним, штопаем. Частью на себя, частью на продавца.

Они спустя время набегают. Мы денные птицы, они ночные. Это уж мы разборку сделаем, вещи к вещам, металл к металлу, продукт к продукту сложим и сидим, купцы. Они явятся, все скопом закупят за пятерку ли, за десятку, кому как повезет, а то и за четвертак. Бывает, новенький явится, морду сделает, по штучке зачнет пальчиками щупать, жмотничать, претензии выказывать. Штырем ему по башке дашь, отихнет и уже не вычеколдывает. Не тарандит то есть. Какое между нами жмотничество может быть. Ни дворцов, ни замков. Нижняя черта неимущих. Ниже нету. А бывает. До убийства бывает. В том году было, весной. Двое подрались, Татарин и Петр-кучерявый. Татарин прозвище, хоть он и есть татарин. А Петя-кучерявый, потому что кудри вились, блестящие, жирные, немытые. И было б из-за чего. А то игрушка. Трубка курительная разбитая. Из нее и курить нельзя, дым не из дырки шел, а повдоль ложа уходил в небо. Но желтая, лаковая, изгибистая, как девка, смотреть - глаз не оторвать, правда. Татарин схватил с одного конца, Петр с другого. Татарин пересилил. Петр сидит, глядит с пустыми руками. Татарин с полными. Вещичку разглядывает, ртом причмокивает, улыбается. Петр накинулся, отнял. Татарин назад вырывает и вырвал. Стал задом уходить, отступать.