Все мы достойны большего   ::   Владимов Г Н

Но пока еще нет и двадцати.

-- Жалко... А я все жду, когда наконец смогу написать и о тебе. Как о новом явлении.

Он рассмеялся тихим смехом.

- Ну, что обо мне напишешь! Я всего-навсего запланированная единица потерь. Таких фортуна швыряет пригоршнями, как игральные кости. Из десяти семеро сгорят вхолостую, двое увидят робкие всходы. Ну, а один, глядишь, чего-нибудь и пожнет.

- И ты надеешься быть этим одним?

- Я просто хочу быть в этой десятке.

- Но ты же достоин большего!

- Пойди объяви это всем отлетающим, - сказал он, усмехаясь. - Они скажут: "Мы тоже достойны большего!" Я, ты, он, она, оно - все мы достойны большего.

- А как примерно выглядит то, что ты делаешь?

- Ну, если я скажу... Что ты из этого поймешь?

- Почему же нет? - она шутливо обиделась. - Мы с тобой оба заняты не тем, чему учились. Но и я ведь была когда-то не чужда...

- Танька! - взмолился он. - Давай о чем-нибудь другом...

Репродуктор на вышке звучно всхрапнул и объявил металлическим контральто посадку на Иркутск.

- Это нам, - вздохнула она.

"Скоро все кончится, - подумал он. - Еще несколько минут, и все кончится".

- Вот, Алеша... Вот я и улетаю от тебя.

- Что же мне пожелать тебе?

Те трое вышли из вокзала, со сдвинутыми на затылок ушанками. Они были оживлены и бросали окурки в снег, присыпанный песком и шлаком. Дежурная смотрела на них осуждающе, но почему-то не решалась сделать замечание.

- Танечка, мы пошли! - крикнул Борис. Он встретился глазами с Алешей и приложил два пальца к меху ушанки. - Надеюсь, вы не надолго ее задержите?

- Да нет, - ответил Алеша. - Надолго у меня не выйдет.

- Будьте здоровы, - сказал Борис.

-- И вы тоже, - ответил Алеша.

Он смотрел, не отрываясь, в затылок, аккуратно укутанный пушистым шарфом. Но это был один из тех затылков, которые не чувствуют взгляда.

- Что же ты пожелаешь мне? - спросила она. - Впрочем, это я должна тебе пожелать. Это я тебя оставляю - таким, какой ты есть.

Она уже вся была там, с ними, у трапа, только ее теплая рука, теплая даже сквозь перчатку, случайно задержалась в его ладони. Поняв, что еще минута и они навсегда расстанутся, думая только об этом и больше ни о чем, он притянул ее к себе и зарылся обветренным, одеревеневшим лицом в ее волосы. Он услышал знакомый запах этих волос, и на короткий миг ему представилось, как бы они сейчас вместе, вдвоем, вернулись к нему в Шереметьевку, но тут же он понял, что этого быть не могло никак, никогда, об этом и мечтать запретно, и сжал ее в объятиях. За спиною его с грохотом упали лыжи. Она отпрянула, но он держал крепко и поцеловал в губы - поцелуем старинного друга, очень, очень старинного. По крайней мере, он хотел бы, чтоб так это выглядело со стороны. И чтобы она это так и поняла.

- Алешка! - закричала она шепотом. - Ты подумал обо мне?

- Я только о тебе и думаю. Просто, хотел ему показать, что ты тоже достойна большего.

- Но тебе же дела нет до наших с ним..!

- Не кричи, - попросил он тихо. - Есть же хороший выход. Очень старый и вечно юный. Дать по морде. Но только это нужно делать сразу.

Она уперлась руками ему в грудь, но он уже отпустил ее, почувствовав, как безнадежно упало сердце. Она быстро поправила сбившиеся волосы, глубоко вздохнув и кривя губы, как от боли. Он хотел найти ее некрасивой, неловкой, но это слишком ранило самолюбие. Он слишком привык считать ее самой лучшей. Она и теперь была самой лучшей - все это время, пока он ее обнимал, ни разу не посмотрела в сторону самолета. Даже безотчетного движения не сделала.

- Пойми, дурачок, - сказала она, касаясь его руки. - Все можно изменить, даже вот сейчас, в последнюю минуту.

Но если б ты хоть слово мне дал... Что не будешь мальчишкой, не знающим жизни и никого не желающим слушать. Ведь я тебе добра желаю!

Вдруг стало печально и пусто в душе.