Встречи   ::   Арагон Луи

Тип с черного рынка говорил, что с нами плохо обращаются потому, что в этой тюрьме полно коммунистов и это бросает тень на всех прочих. И косился в мою сторону. Я объяснил ему, что я совсем не коммунист и даже не деголлевец...

- Однако вы же политический, - ответил он. - Значит, вы должны выбрать...

Как-то вечером в тюряге поднялся тарарам. Хлопали двери, слышался топот ног туда-сюда... Мы трое переглядывались в смутной тревоге. Что там происходит? Потом шаги в нашем коридоре, звук ключа в замке. Было уже совсем темно. Дверь распахнулась. Лампа в руке надзирателя, рядом второй надзиратель, а позади трое заключенных вроде бы отдают им приказания.

Голос Эмиля:

- Вон тот, в глубине... Вандермелен...

И надзиратель говорит:

- Вандермелен, выходите.

Что это такое? Бунт? Эмиль объяснил: "Коллективный побег".

Мои сокамерники возрадовались, но их толкнули обратно в камеру: только политические... Как они обозлились!

Никогда я не видел, чтобы все было так прекрасно организовано. Начальник тюрьмы вел себя как послушный мальчик, часть надзирателей перешла на сторону заключенных, других связали.

Восставшие заменили полицию. Они проверяли списки вместе с начальником. Эмиль говорил: "Выпускать только патриотов..." Он и меня считал патриотом. И должен сказать, я этим гордился.

Не буду подробно рассказывать о дальнейшем: ночной грузовик, ужасное происшествие под железнодорожным мостом, приезд в горную деревню, славные люди, спрятавшие нас, принесшие нам одежду, необыкновенная доброта всех жителей. Я никогда не думал, что в нашей стране так много самоотверженности, так много смелых людей. Не нахожу для них других слов... смелые люди... Эмиля уже с нами не было. Нас разбросали маленькими группами. Со мной был адвокат из Клермона, два деголлевца, с одним из них я был знаком, один мой коллега и крестьянин из департамента Дром. Нас сбежало восемьдесят человек, можете себе представить?!

И вот меня уже зовут не Вандермелен и даже не Жюлеп. У меня бумаги на имя Жака Дени. Настоящие, хорошо изготовленные бумаги, не такие, как те, что спекулянты продали злосчастному еврею, которого я приютил. Мои спутники спросили, есть ли у меня куда пойти. Сначала я ответил, что нет. Затем, когда они предложили: "Тогда идем с нами", я спросил: куда? Куда же еще-в маки... Признаюсь, мне это не улыбалось. Летом еще куда ни шло, но лето уже близилось к концу. Маки. Я не представлял себя в маки.

Люди в деревне кое-чем снабдили меня, и я смог добраться до М... где мои друзья И... (я не хочу их компрометировать) жили в красивом маленьком замке. Они дали мне время осмотреться.

Конечно, они не слишком обрадовались, увидев меня. Но вели себя корректно. Поль И... никак не мог успокоиться: он задавал мне кучу вопросов. Больше всего его тревожило, что нас так хорошо приняли в деревне.

- Так, значит, - говорил он, - в этой маленькой, заброшенной в горах деревушке они теперь все коммунисты?

- Почему коммунисты? Ничуть не бывало. Просто добрые люди. У них там комитет Национального фронта...

Но это не успокаивало Поля И... .

- Меня пугает, - говорил он, - что это принимает такие размеры...

Я отмалчивался, а про себя решил, что долю у них не задержусь. Раз уж его пугают, видите ли, вовсе не боши, хотя из его окон видно, как они едут с пулеметами по дороге, чтобы обрушиться на партизан на плоскогорье Л... , где, говорят, они скрываются. Нет.

Пробираясь с места на место, я спустился в город. Мне помогли друзья, а потом я отыскал Протопопова, того самого Протопопова, сына генерала, фотографа нашей газеты, с которым я был когда-то у Эмиля. Можете себе представить, он был вне себя, просто вне себя. Он надеялся только на Советский Союз.