Хаос и музыка   ::   Красавин Дмитрий

- Когда Вы в Эстонии узнали об убийстве Лужкина?

- Я узнала об этом лишь в Лещанске.

- Почему Вы так внезапно решили вернуться в Лещанск?

- Я почувствовала....

- Как Вы почувствовали?

Этот вопрос с момента начала допроса звучал неоднократно, и Алла пыталась правдиво ответить на него, но Елизаров всякий раз, не дослушав фразы до конца, спрашивал ее о чем-либо другом. Что он еще хотел от нее услышать? Неправду? Неужели ему не понятна простая истина - то, о чем человек узнает сердцем, гораздо достоверней всяких телефонных звонков и телеграмм?

Алла не знала, как угодить этому злому напористому чиновнику, от которого зависела судьба Сергея. Губы ее задрожали, взгляд беспомощно скользнул по стенам комнаты в поиске той соломинки, на которую можно было бы опереться, и непроизвольно задержался на прикрепленном к стене, слева от стола следователя, портрете Дзержинского.

Но Железный Феликс вовсе не собирался придавать сил хрупкой маленькой женщине. Напротив, он, казалось, ждал этого момента и живо подключился к процессу допроса, пытаясь взглядом горящих в поисках истины глаз проникнуть в сердцевину ее души, выжечь в ней всякие надежды на милосердие и понимание.

"Памятник на Лубянке давно сняли, а тут все висит!" - мелькнула удивленная мысль, но тут же сникла под мощным крещендо новой порции вопросов:

- Что Вы видели? Что слышали? Кто показывал? Кто говорил? Как, каким местом конкретно Вы почувствовали?

Лысая голова Елизарова, прикрепленная прямо к украшавшим его плечи погонам, готова была оторваться от тела. Голос возвысился до крика, сорвался на визг и стал резонировать сам с собой, отталкиваясь от стен комнаты.

Алла, не выдержав нервного напряжения, заплакала.

Валерий Павлович понял, что пришло время менять тактику. Некоторое время он сидел молча, потом налил из стоящего на столе графина стакан воды, встал из-за стола и подошел к Алле.

- Вы должны меня извинить. Я был не прав. Последнее время приходится очень много работать. Вероятно, переутомился. Отсюда срывы, - произнес он, подавая ей воду.

Алла приняла стакан, сделала пару больших глотков и вернула следователю. Она очень хотела искренне отвечать на все вопросы, очень хотела понравиться Елизарову своим поведением, чтобы он разрешил ей встретиться с Сергеем или хотя бы позволил передать кое-какие принесенные из дома вещи.

Елизаров отнес стакан на место, взял из-под портрета Дзержинского стоявший там стул, поставил его напротив Аллы и сел к ней почти вплотную.

- Перестаньте плакать. Прошу Вас. Вы можете рассказать мне все потом. В принципе, это и не так важно...

- Да нет, важно, - перебила его Алла, - я все Вам расскажу, но только не кричите больше, пожалуйста.

- Извините еще раз.

- У Вас с женой бывает так, чтобы вы вдруг разом подумали об одном и том же? Разом вспомнили друг о друге, одновременно стали звонить друг другу по телефону и слушая в трубке короткие гудки: "Занято... занято..." догадывались об их причине?

- Простите, я холостяк.

- Такое бывает со всеми людьми, которые долго и близко знают друг друга.

- Не волнуйтесь, я Вам верю.

- Вы знаете, мы с Сергеем могли часами не разговаривать и знать, о чем каждый из нас думает...

Алла стала успокаиваться. Елизаров смотрел на ее крупные губы, на слегка припухшие от недавно набегавших слез большие голубые глаза ("Не русская, а красивая до помрачения", - отметил он про себя). Валерий Павлович уже знал, что не услышит сегодня от этой женщины всей правды, но еще не утратил надежды превратить ее в своего союзника.