Ход белых   ::   Брауэр Уильям

Эта вызывающая поза постепенно привела к тому, что ему стало неприятно бывать в обществе других великих игроков. У него выработался язвительный тон по отношению ко всем, у кого мог возникнуть даже намек на сомнение в его превосходстве. Каждая играемая им партия превращалась в страшный последний экзамен; по сравнению с напряжением, которому он подвергался во время игры, знаменитые "нервы" Рубинштейна выглядели бы как легкий трепет счастливого возбуждения. В каждом состязании он допускал только победу или уж, в крайнем случае, ничью, для объяснения которой были совершенно очевидные причины. "Бессонница несколько недель... моя жена очень больна... у меня высокая температура" - такие заявления, регулярно повторяясь во время каждой трудной партии, вызывали у всех чувство неловкости.

В 1947 году произошла печально знаменитая партия в Риге с Дешкиным-Мировичем. Почувствовав опасность ходов за восемнадцать вперед, Елинский неожиданно встал и сбросил фигуры с доски, заявив зрителям:

- Я не могу играть с шарлатанами!

Спустя всего несколько месяцев после этой скандальной вспышки он покинул родную Швейцарию и удалился от мира. Заточившись в своем глухом канадском поместье, он мог изливать презрение на всех, причастных к миру шахмат, кроме тех комментаторов, которые, не обращая внимания на его чудачества, продолжали восхищаться его достижениями.

Об этом человеке, который сидел сейчас пред ним, Айра Беннетт знал только то, что знали все поклонники шахмат: что Елинский был в свое время величайшим из мастеров, что он отошел от соревнований на вершине своих возможностей и что никакие рассказы о его неудержимой агрессивности не могут уменьшить блистательности его славы.

Айра наслаждался одной возможностью просто созерцать "погонщика короля". Минуть десять спустя на балкон вышли еще два пациента, и Елинский пошевелился. "Ну, сейчас я должен начать разговор, - подумал Айра, - а то он уйдет и, может, уже не вернется." Ему показалось, что тонкая лесть может быть неплохой тактикой.

Елинский зевнул и потянулся.

- Доктор, - сказал Айра, - я прошу извинения. Не помните ли вы партию Пилсбери против Ласкера в Санкт Петербурге, в 1896 году, отказанный ферзевый гамбит?

Он задал этот вопрос, зная, что Елинский в своих комментариях к этой партии обнаружил упущенный белыми любопытный вариант, который вел к эффектному мату.

Елинский слабо улыбнулся и сказал:

- Я написал исчерпывающий разбор партии, о которой вы говорите. Может быть, вам случалось его читать?

- А, теперь я вспоминаю, где я видел этот поразительнейший анализ. Айра стал развивать свой дерзкий дебют. - Вариант, который вы описываете для белых, это чистая поэзия!

Впервые с того момента, как Айра представился Елинскому, в голосе последнего прозвучала действительная заинтересованность.

- Вы, похоже, много читали о шахматах. Да, Пилсбери должен был это заметить. То, что я предлагаю, было очевидно, как мне кажется.

- О, доктор Елинский, уверяю вас, это была поэма.

Елинский улыбнулся и кивнул. Беседа надежно завязалась.

Они проговорили более двух часов. Для Айры эта беседа была высшим удовольствием всей его жизни. Елинскому тоже было приятно говорить с удивительно подготовленным поклонником, не задававшим щекотливых вопросов о прошедших днях. Они обсудили новейшие теории дебютов; страстно и единодушно отметили сильные и слабые стороны матча Ботвинник-Таль; вспомнили старых мастеров. Наконец, Айра предложил расставить фигуры и разыграть по памяти некоторые из их любимых партий. Елинский согласился, и так они провели остаток утра. Оба получили большое удовольствие, прослеживая вместе волнующие сражения, которые они оба хорошо знали.