Высшая мера   ::   Пронин Виктор

Виноват. - Кандауров склонил голову и прижал ладонь к груди. - Исправлюсь. Только это, Володя… Не надо со мной так круто, я такой невыдержанный, такой психованный… Соображать начинаю на следующий день после того, как что-то натворю… Я это… Как там у вас, у порядочных, называется… Ранимый. Раны в душе остаются. В непогоду болят, напоминают о себе… Болять мои раны, болять мои раны, болять мои раны глыбоко, - пропел Кандауров. - Знаешь такую песню?

- Выпьешь? - спросил Апыхтин.

- Володя… Ты обалденный человек. Я тебя люблю.

- Я тоже, Костя, люблю тебя, - усмехнулся Апыхтин и, достав из стола початую бутылку коньяка, два стакана, тут же наполнил их до половины. После этого вынул конфетку, разломил пополам. - За любовь! - сказал он, поднимая свой стакан.

- И за верность, - многозначительно добавил Кандауров, прищурившись. - Любовь без верности немного стоит.

- Как и верность без любви… - Апыхтин выпил до дна, сунул в рот половинку конфетки и спрятал бутылку в стол. - Будь здоров, Костя. Телефоны знаешь, звони.

Такой вот разговор состоялся у Апыхтина с Кандауровым некоторое время назад, и с тех пор в их отношениях наступила мирная пауза: Кандауров вел себя предупредительно, в банке не появлялся, без надобности не звонил, и даже машину его уже не замечали на ближайших улицах.

Но продолжение у этого разговора все-таки было - примерно через неделю Кандауров позвонил Апыхтину домой, причем в довольно-таки необычное время, поздним вечером позвонил, в двенадцатом часу.

- Володя, у тебя есть враги? - спросил Кандауров без обычных многословных приветствий.

- Нет, только друзья, - ответил Апыхтин не задумываясь. - И ты, Костя, первый из них.

- У тебя есть враги, Володя.

- Кто же это, поделись! - шутя воскликнул Апыхтин, полагая, что Кандауров после этих слов начнет намекать на прибавку к жалованью.

- Не знаю, Володя. Но твой веселый тон говорит о том, что и ты не знаешь. Но они есть, Володя. И это серьезные ребята. Слушок такой прошёл по нашим уголовным коридорам. Мне бы не хотелось, чтобы с тобой случилось что-нибудь неприятное. Береги себя, Володя.

- И ты не можешь мне в этом помочь?

- Вот помогаю. Как могу. Знаешь, странная такая, неуловимая информация… Не то что-то есть, не то нет… Но мой нюх, зэковский, лагерный, называй его как хочешь… Он редко меня подводит.

- Но все-таки подводит?

- Не надо на это надеяться… Знаешь, почему я к тебе проникся? Нет, не из-за денег, которые ты мне время от времени даешь… Неделю назад я понял, что ты ничего так мужичок, ничего… Сначала выволочку сделал, потом коньяком угостил. Если бы ты только мне налил, я бы его тебе в лицо выплеснул. Но ты все правильно сделал… И я понял - наш человек. У тебя двери в квартире стальные?

- Стальные.

- Это хорошо. - Голос Кандаурова сделался каким-то усталым. - А этаж какой?

- Седьмой.

- Над тобой есть этажи?

- Еще пять.

- Это хорошо, - повторил Кандауров. - Спокойной ночи, Володя, извини за поздний звонок.

И этот вот разговор припомнился Апыхтину, когда утром, в запахнутом халате на голое тело, он сидел в кресле и разговаривал со своим заместителем. Будь Апыхтин опытнее в уголовных делах, пообщайся он побольше с авторитетами, то, возможно, иначе отнесся бы к ночному предупреждению Кандаурова. Он мог бы насторожиться, будь у него жизнь другой, не столь удачливой. Но везло ему, во всем везло. И банк работал, наполнялся деньгами, а сколько их сгорело, этих банков, сколько сгинуло вместе со своими председателями и заместителями! И женщина, в которую влюбился, стала его женой, и сын родился, именно сын, а не дочь - ему хотелось, чтобы Апыхтины продолжали свое победное шествие по земле. И со здоровьем у него все было в порядке, из всех лекарств он знал только анальгин да аспирин.