Заговор равнодушных   ::   Ясенский Бруно

Ты не знаешь, где он?… Значит, придешь? Хорошо, я тебя жду. Только, пожалуйста, сейчас же.

Трубка, покачиваясь, повисла на крючке рычага.

Минут через десять в комнату стучит Филиферов. Дверь отпирает Женя. Она спокойна и сдержанна. Так по крайней мере кажется ей самой. Но Филиферов видит: на Жене лица нет: «Как человек может измениться за каких-нибудь полчаса! Уф! Нелегкое дело! Здорово, видно, любит своего Юрку».

– Гаранин не приходил?

– Нет. Не знаю сама, где его искать. Арсений, я так боюсь!

– Ну вот еще, какие пустяки! – успокоительным басом ворчит Филиферов. Он долго возится в поисках стула, который тут, под рукой. – Гаранин не ребенок, чтобы делать глупости. Бродит, наверно, где-нибудь по улице. Трудно после такой вещи сразу вернуться домой…

Филиферов вытирает платком больные красные веки У него давнишний конъюнктивит. Стоит ему понервничать – и веки начинает щипать. После сегодняшней бани на бюро щиплет, нет сил.

Он достает пачку папирос «Бокс» и долго раскуривает папиросу. Спички гаснут, как на дожде.

Наконец Женя не выдерживает:

– Объясни мне, Арсений! Скажи! В чем тут дело? Неужели ты считаешь Юрку троцкистом? Ведь это нелепо!

– Во-первых, к твоему сведению, я за исключение Гаранина не голосовал…

– А кто выдвинул против него такое обвинение? Нельзя же такими вещами бросаться без всякого основания!

– Кто выдвинул, безразлично. Докладывать о том, что происходит у нас на бюро, я тебе не обязан, да и не имею права. А основания были. Если подходить со стороны, пожалуй и достаточные основания.

– Но какие же, какие? Это, я думаю, не секрет?

– Во-первых, Грамберг. Кто знал, что Грамберг – троцкист? Никто. Скрыл, подлец, перед партией. Твердокаменным большевиком прикидывался. Никто из нас его не раскусил. А оказывается, два раза исключался из партии. Ре-лих разоблачил его в лоск. Прижал к стенке, деваться некуда. Ну, а Гаранин, сама знаешь, поддерживал с Грамбергом весьма близкие отношения.

– Но ведь все вы поддерживали с Грамбергом близкие отношения. Сам говоришь, никто не знал о его троцкистском прошлом. И Релих, наверное, не знал, раз не разоблачил его раньше. Откуда же Юрка мог знать?

– Поддерживать-то поддерживали, но не все печатали его троцкистские статейки. А Гаранин напечатал.

– Какие статейки? Когда?

– Ты, Женя, успокойся. Нельзя так волноваться. Говорю тебе: я лично не думаю, чтобы Гаранин делал это сознательно. Но против факта не попрешь. Напечатал на прошлой шестидневке. По поводу отмены хлебных карточек. Грамберг утверждает в этой статейке, что введение у нас карточной системы было следствием бессилия партии в борьбе с кулаком. Конечно, говорит он об этом в завуалированной форме, но смысл несомненно такой. Все мы это проглядели. А теперь перечитываешь и хлопаешь себя по лбу.

– Но ведь ты сам говоришь: все это проглядели, не один Гаранин!

– А ты думаешь, мне выговора не влепили? Сам голосовал.

– Но почему же Юрку…

– За газету непосредственно отвечает Гаранин. Будь только этот случай, наверняка отделался бы строгим выговором. Ну, сняли бы с газеты…

– А разве еще что-нибудь?

Филиферов кивает головой. Ах, как щиплет глаза. Может, это от дыма? Ну, и накурено же здесь!

– В передовой самого Гаранина очень скользкое место. Доказывает он там, что заводская молодежь значительно резче реагирует на неполадки производства, чем старики, даже старики из руководящих. Дескать, те успели свыкнуться с неполадками. Поэтому к сигналам молодежи всем нам очень и очень надо прислушиваться…

– Ну, а разве это неправильно? Что ж тут такого?

– Раз «всем нам», значит, и партийной организации, и всей нашей партии, и «старикам из руководящих», как там сказано.