Записки гайдзина   ::   Смоленский Вадим

Потом оказалось – русская!

– Ага, – сказал я и придвинул к себе бокал с зеленым чаем.

– К утру немножко отошла, перевели в палату. Потом муж приехал. Он тут недалеко рис выращивает, а жена у него из Хабаровска, недавно привез. Ужас! По-японски не говорит, по-английски не говорит, мужа не понимает, свекровь не понимает, японскую еду не ест, работать в поле не умеет. Я ей сказала, как ты научил: «мэня дзобутто Юко» – и она заплакала.

Я молча отхлебнул из бокала.

– А ее зовут Рюбобу .

– Как?!

– Рюбобу . Она сказала, что можно говорить «Рюба» . Это одно и то же?

– Да, уменьшительное...

– Я ей рассказала про тебя. Кажется, она поняла. Сходишь к ней? Она очень хорошенькая. Тебе понравится. Немножко толстовата, но ничего. Обрадуется, что ты пришел, и сразу выздоровеет.

Я поднял глаза к потолку и представил себя идущим по больничному коридору. На плечи небрежно накинут белый халат, в руке гвоздика. Иду уверенной походкой мимо них – такой нелюбопытный и некурящий, молчаливый и гладкоязычный, толковый и пардонный, добронамеренный и предсказуемый. Принц на белом коне.

В серых яблоках.

С гнедыми подпалинами.

И сивым отливом под вороной шерстью.

– БА-ДЫ-МУ!!! Ты уснул?!

Я оторвал взгляд от потолка и хотел вернуть его к бокалу – но по дороге он застрял на исполинской Барби, которой Тараги-сан концептуально украсил интерьер. Несчастная кукла висела под потолком на невидимых глазу нитках, растопырив руки и ноги, как контуженная. Ее изысканные кружева, ленты и оборки конвульсивно подрагивали под вентилятором.

Я повернул голову налево.

– Юко, ты знаешь, чем сатин отличается от атласа?

– Что?

– Это кафе называется “Satin Doll”. «Атласная кукла».

– А я думала, это значит «тринадцать долларов»...

– Почему?

– Ну как... «Сатын» – это же тринадцать?

– Тринадцать по-другому пишется. Но я раньше тоже думал неправильно. Думал, это значит «сатин». Такой материал, из которого трусы шьют. Потом глянул в словарь – а это «атлас».

– И что?

– Да нет, ничего. А вообще, “Satin Doll” – это песня Дюка Эллингтона.

– Знакомое имя.

– Мне еще интересно, кто его на эту песню вдохновил. Тараги-сан считает, что вдохновила вот такая.

Юко склонила голову набок и посмотрела на Барби.

– Не думаю, – сказала она. – Та была негритянка.

– Возможно, – согласился я. – Но цвет здесь не важен. Атлас может быть любого цвета. «Атласный» – это на ощупь. И что самое интересное: с текстильной точки зрения, сатин – это тот же самый атлас. Только не из шелка, а из хлопка.

– Ты это все к чему?

– Да так... Получается, что кукла может быть и из сатина. Только разве такая кукла вдохновит Дюка Эллингтона?

– А такая вдохновит? – Юко показала на Барби.

Я вздохнул. Потом полез в задний карман и вынул оттуда белую картонку.

– Вот. Передай это своей больной Любе. Пусть звонит.

– Дзе-ру-дэ-н-ко, – прочитала Юко. – Город Сясидо... Так это же не ты!

– Не я. Но это лучше, чем я.

– Почему?

– А ты представь сатиновые трусы с джинсовой заплаткой. Красиво?

– Не очень.

– Ну вот, видишь...

Юко задумалась, опершись подбородком на ладошку. Потом спросила:

– А этот, которого она вдохновила, – он еще живой?

– Он вечно живой, – ответил я. – Послушай!

Труба Нацуо Хамады мягко и неторопливо выдавила одну за другой восемь робких, приглушенных нот. Восьмая осталась висеть в воздухе неподвижным матовым лучом, который тут же начали обволакивать томные стоны басовых струн, нежные фортепианные трели и важное урчание сакса. Убедившись в поддержке, луч покачался вверх-вниз, поиграл цветами и погас. Это была первая прикидка – после нее те же самые восемь нот двинулись по разведанной дороге уверенно и дружно, как фарфоровые слоники по комоду.