Вживленный Чип контроля (Марш-бросок)   ::   Соболев Сергей Викторович

– Обычный набор, – пожал плечами начальник сдающего караула. – Убийцы, насильники… наркоторговцы… вооруженный разбой… Срока серьезные: от восьми до семнадцати лет. Примерно половина из них – рецидивисты.

– Какие-нибудь проблемы возникали по ходу?

– Гм… Есть среди них парочка шебутных, пытались у меня на нервах играть. – Начальник караула назвал фамилии осужденных. – Они из братвы, оба сели за вооруженный разбой, но проходили по разным делам. Один из них – погоняло Крюк – уже имеет ходку, причем парился где-то в ваших краях… Тот еще, видно, любитель баллон катить [2] … Но у меня, знаете, не забалуешь: я этих гавриков, почитай, всю дорогу держал на цепи. Вот так вот… Ну и еще за одним пришлось по ходу усиленно приглядывать. Но он не из блатарей и не из бытовиков…

– А с этим что не так? – спросил сотрудник Вятского УИН.

– Есть такая тема: «…И замыслил я побег». В каждом этапе обязательно хоть один такой будет. Я ж за пятнадцать лет службы всех их уже наскрозь научился видеть! За такими всегда следи в оба: в нем где-то в душе копится, копится, копится, а потом… р-р-раз! И лезет с голыми руками буквально на танк! Вот и получается, что какой-нибудь гад свинтит таким вот образом на тот свет, а тебе, значится, выговорешник от начальства!

– Как фамилия этого беспокойного гражданина? – поинтересовался местный сотрудник.

– Почему это – беспокойного? – повернув к нему голову, сказал начальник караула. – С виду он как раз мужик спокойный, выдержанный. Но что-то у него есть на уме, поверьте моему опыту. Я его, кстати, первым номером сдал, от греха подальше… А фамилия его будет такая – Анохин.

Через полчаса спецколонна остановилась во внутреннем дворе вятской тюрьмы. У осужденных на время отобрали котомки, разбили на партии и стали прогонять через душевые. После помывки, распаренные, нагие, они попадали в руки цирюльников, где свежее пополнение обстригали «под ноль». Поначалу все шло заведенным порядком, но затем начались какие-то странности… Вместо ожидаемой кормежки весь этап, разбив на группы по четыре человека, стали пропускать через помещение санчасти, где заседала некая комиссия, назначение и полномочия которой для з/к оставались тайной.

Весь этот день, как и многие другие минувшие дни, Сергей Анохин пребывал в состоянии странного оцепенения. Он кое-чему успел научиться за те три с хвостиком месяца, что истекли с момента его ареста, и кое-как приспособился к окружающей среде. Он научился – или его обучили – подчиняться требованиям конвоиров, вертухаев, сотрудников УИН, которые все были для него на одно лицо… так, как подчиняется механический робот командам извне. На следствии молчал – он ушел в себя, когда понял, к чему все катится, – но это был его собственный выбор. Он сохранял молчание в бутырской камере, произнося за день едва ли десяток слов. Он научился держать себя среди заключенных так, чтобы ни у кого не возникало желания лезть к нему, приставать с какими-нибудь «душевными разговорами» или попросту со своими гнилыми базарами. Все это время, пока шло следствие по его делу – а следак, надо сказать, только им одним, кажется, и занимался в те злополучные мартовские и апрельские дни, – он избегал любых человеческих контактов, так и не сблизившись ни с одним из своих бутырских сокамерников.

Он научился даже есть тошнотную тюремную пайку; лишь в первые двое суток после ареста отказывался от пищи. Он быстро осознал, что голодовка в его положении ровным счетом ничего не решает, но зато может лишить его силы, которая в будущем, при определенном раскладе, ему еще может понадобиться.