Завоеватели   ::   Мальро Андре

Пригород с редкими фонарями, длинные ряды почерневших домов, каналы, в которых дрожат уже бледнеющие звёзды, непроглядная темень, где иногда мелькают квадратные точки света: вьетнамские лавчонки, в которых неподвижные торговцы дремлют между грудами голубых чашек… Действительно ли Жерар преподавал в лицее? Его поведение, его манера говорить меняются по мере того, как он устаёт. Хотелось бы мне знать… Мы едем очень быстро, и теперь становится почти холодно. Забившись в свой угол и скрестив для тепла руки на груди, я по-прежнему слышу всю ту демократическую болтовню за ужином, все те смехотворные лозунги, уже немыслимые в Европе и подобранные здесь, как ржавые, непригодные корабли; я по-прежнему вижу, какой восторг они вызывают у людей отнюдь не юношеского возраста, почти стариков… И за всем этим медленно вырастает комиссариат в Кантоне: это он стоит за радиограммами, которых не может скрыть Гонконг, — они появляются одна за другой, как открытые раны.

1 июля

Гонконг. — Китайские санитары в больницах объявили забастовку.

Корабли Навигационной компании Индокитая не могут выйти из порта.

Вчера были совершены новые террористические акты.

Нет никаких известий о том, что происходит в концессии Шамянь.

Хандра, тоска, досада… Я не знаю, чем заняться в этом городе, где вынужден ожидать отправления парохода, — а я так стремлюсь в Кантон. Жерар приходит ко мне в гостиницу, и мы садимся завтракать; ещё очень рано, и в зале, кроме нас, почти никого нет. Он рассказывает мне, на сей раз не так туманно, о Гоне, который занят теперь истреблением — одного за другим — начальников английских спецслужб, и о человеке, к которому мы отправимся во второй половине дня, человеке, который волей случая стал, по выражению Жерара, «повивальной бабкой Гона». Его зовут Ребеччи; он из Генуи и китайскую революцию переживает со спокойствием лунатика. Много лет назад он приехал в Китай и открыл магазин в Шамяни; однако богатые европейцы внушали ему такое отвращение, что он забросил своё дело и переселился прямо в Кантон. Там в 1920 году с ним познакомились Жерар и Гарин. Он продавал китайцам всякий дешёвый европейский хлам, и особенным успехом пользовались игровые автоматы: поющие птички, танцующие балерины, коты в сапогах, начинавшие прыгать, если в прорезь опускалась монетка. На это он жил. Он бегло говорил по-кантонски и женился на китаянке, тогда довольно красивой, а теперь растолстевшей. В году примерно 1895-м он был активистом партии анархистов, но говорить об этом периоде своей жизни не любил, хотя всегда вспоминал о нём с горделивой грустью. Он сожалел о нём тем больше, чем яснее осознавал, насколько стал слаб: «Чито вы хотите, взе прошло…»

Иногда Жерар с Гариным заходили к нему около семи часов; в это время начинала светиться его большая вывеска; мальчишки с косичками разглядывали её, рассевшись кружком на земле. Лучи заходящего солнца цеплялись за блестки на шёлковых платьях кукол. С кухни доносился звон кастрюль. Ребеччи, полулежа в шезлонге из ивовых прутьев посреди своего узенького магазинчика, мечтал о том, как он будет разъезжать по провинции с новыми игровыми автоматами. Китайцы будут выстраиваться у входа в его палатку, он вернётся богатым и сможет купить большой магазин, где будут продаваться электрические ружья, негры в штанишках из красного бархата, подвесные груши, качели, дешёвая утварь и, может быть, инвентарь для боулинга… Когда приходил Гарин, Ребеччи выныривал из своих грёз, как из ванны, встряхиваясь, протягивал ему руку и начинал рассказывать о магии. Это был его конёк. Не то чтобы он был суеверным в прямом смысле слова, но это его интересовало. Не было доказательств существования демонов на земле вообще и в Кантоне в частности, однако ничто не доказывало и обратного. А потому следовало их вызвать.