Железный век   ::   Кутзее Джозеф Максвелл

Я придерживаю руками шляпу, я зарываюсь ногами в песок, я сопротивляюсь ветру изо всех сил. Но постепенно здесь, в пустынном месте, где никто меня не видит, это становится непосильной задачей. Я расслабляюсь. Ветер подталкивает меня сзади, словно невидимая рука. Какое облегчение – подчиниться ему. Сперва шаг за шагом, потом переходя на бег, я отдаюсь ему целиком. Вот уже много ночей подряд он приводит меня к «Венецианскому купцу». «Разве я не ем, не сплю, не дышу, как и вы? – кричит еврей Шейлок. – Разве у меня не идет кровь?» – И показывает кинжал с насаженным на него фунтом кровоточащего мяса. «Разве у меня не идет кровь?» – доносятся до меня слова длиннобородого еврея в скуфейке, приплясывающего от ярости и боли на сцене.

Если бы ты была здесь, я выкрикнула бы тебе свой крик. Но тебя нет. Тогда пусть это будет Флоренс. Флоренс должна пережить эти минуты, когда страх выходит из меня, оставляя листья на ветках скукоженными. «Все будет хорошо» – вот что я хочу услышать. Хочу, чтобы кто-нибудь обнял меня – Флоренс или ты – и сказал, что все будет хорошо.

Сегодня ночью я лежала в постели, подложив под бедро подушку, прижав руки к груди, чтобы не пустить боль дальше. Часы показывали 3:45, и я с завистью думала о том, как Флоренс спит в своей комнате среди своих детей, – четыре дыхания с разными промежутками, сильные и чистые. Когда-то и у меня все это было, подумала я. Теперь это есть у тебя, а у меня ничего. Четыре безостановочных дыхания и еле слышное тиканье часов. Сложив вдвое лист бумаги, я написала Флоренс записку: «Ночью плохо себя чувствовала. Если удастся заснуть, не будите. Попросите детей не шуметь. Спасибо. Э. К.», спустилась на кухню и оставила ее посередине стола. Потом, дрожа от холода, снова забралась в постель, приняла пилюли, закрыла глаза, обхватила себя руками и стала напрасно ждать, чтобы ко мне пришел сон. Флоренс не даст того, что мне нужно. И никто мне этого не даст.

В прошлом году, когда ее младшая дочка была еще грудным ребенком, я как-то отвозила Флоренс в Брэкенфелл, туда, где работает ее муж.

Она наверняка ожидала, что я высажу ее и уеду. Но мне стало любопытно, я хотела посмотреть на него, посмотреть на них вместе, поэтому я отправилась с ней. Был конец субботнего дня. От стоянки мы прошли по пыльной дороге мимо двух длинных низких сараев. В третьем посреди проволочной загородки стоял человек в синем комбинезоне, а у него под ногами толклись цыплята, точнее молодые курочки. Девочка, Хоуп, вырвалась от матери, бросилась к загородке и вцепилась в проволочную сетку. Человек обменялся с Флоренс то ли взглядом, то ли вопросом, то ли приветствием. Но для приветствий не было времени. Уильям, муж Флоренс, был на работе и должен был работать безостановочно. Работа заключалась в том, что он хватал одного цыпленка, переворачивал вниз головой, зажимал кудахтающее и бьющее крыльями тело между коленями, закручивал ноги проволокой и передавал другому мужчине, помоложе, который подвешивал его на крюк идущего поверху конвейера, и оно отправлялось дальше в глубь сарая, где третий мужчина в забрызганном кровью переднике вытягивал ему шею и перерезал ее таким маленьким ножичком, что он почти не был виден в руке, и тем же движением швырял голову в бачок, полный мертвых голов.

Такова была работа Уильяма, и я увидела все это прежде, чем сообразила задать себе вопрос, хочу ли я это видеть. Шесть дней в неделю он занимался тем, что связывал ноги цыплятам. А возможно, меняясь с другими, подвешивал их или отрезал им головы. За триста рэндов в месяц плюс питание. Он уже пятнадцать лет на этой работе. Так что не исключено, что некоторые тушки, которые я начиняла сухарями, яичным желтком и саго и натирала маслом и горчицей, были непосредственно перед тем зажаты между коленями этого человека, отца детей Флоренс.