Жертва котла   ::   Кармен Лазарь

Как пташка, бьется у него в руках Стрижик и плачет.

Вдруг является господин, добрый такой, ласковый, и кричит моряку:

– Не сметь, не пущу, отдай его!

Моряк разжал руки и выпустил Стрижика.

Снилось Стрижику после, что лежит он у обжорки пьяный-пьянехонький. Дикари напоили его.

Лежит он, а из головки его бежит кровь. Кадык (вор) разбил ему камнем голову. Кровь бежит, и он тяжело дышит. Глазки у него смыкаются.

Снилось ему еще, что сидит он в школе. И не один он. Тут и Мишка Рябой, и Ванька Колдун, и Семка Клоп, и Федька Дикарь. Все «свои», знакомые – шарики. Мордочки у них чистенькие, беленькие, как фарфоровые писанки, глазки сияют, волосенки подстрижены и намаслены, и на всех – новая одежонка.

Все сидят и слушают. В классе тихо, и учитель с красным длинным носом читает. Читает все такое чудное: про «Волка и лисицу», «Красную Шапочку», «Козлика и его деточек».

Спит Стрижик, улыбается во сне, и снится ему, снится.

А товарищи заканчивают работу. Чистят последнюю трубку. И теперь все слабее и слабее звучат молоточки, слабее стонут связи и трубы.

Скоро оборвется стон, и «сердце», как бы истекшее кровью, смолкнет и перестанет биться.

Вот просунулась в горловину котла голова кочегара.

– Кончили? – спросил он.

– Кончили!

Кочегар вынул голову, и из котла вынырнул мальчуган с открытой грудью и лицом, выпачканным накипью.

– Все, старшина, в порядке?

– Все, Еремеич.

– Заогненный ящик почистили?

– Почистили.

– И связи тоже?

– Тоже.

– Экзаменовать, значит, не надо?

– Не надо.

– Смотри-и! Ну, ладно. Иду зарядить топки и пустить воду.

Кочегар исчез. Старшина же, утирая рукавом лицо и втягивая с наслаждением свежий морской воздух, вливающийся свободной струей сверху через железные решетки и входы в машинную, сел на корточки у края горловины.

В горловине блеснула свеча, и вылез другой шарик.

– Какой час? – спросил он старшину.

– Два будет.

– А чтоб им света не видать! – выругался тот энергично и зло сплюнул.

– Кому? – спросил старшина.

– Известно, не мне. Ну, и общество же! До двух часов людей мучает.

– Каких людей?

– А таких! Что, мы не люди?

– Выходит, не люди.

– Ты вот, старшина, – горячился сморчок, шарик, – рассуди сам. Отчего нас так поздно держат?

– А то как же? Пароход, умник ты этакий, ведь срочный. Сегодня итить ему надо.

– Завтра пошел бы, не опоздал.

– Говори! Станут ждать до завтра. Рейс из-за тебя откладывать, что ли? Время, брат, деньги… Ну, вы, идолы! Чего не вылазите?! – рассердился старшина.

– Сейчас!

Несколько свечей сразу вспыхнуло в горловине, и один за другим вынырнуло шесть черных, как дьяволята, шариков.

– По домам! – скомандовал старшина, и все, обгоняя друг друга и гася на ходу свечи, бросились кверху.

Наверху, на палубе, несмотря на позднюю ночь, продолжалась прежняя лихорадочная нагрузка.

Гремели паровые краны, ржали зарываемые в трюмы лошади, мычали коровы и сливались в гул десятки голосов рабочих и матросов.

Шарики юркнули вниз по сходне на набережную, разбежались в разные стороны и скрылись во мраке.

А Стрижик продолжал спать.

Товарищи забыли про Стрижика.

И спит Стрижик под топкой. И снятся ему блаженные сны, и он во сне не перестает улыбаться.

Ужасный, последний сон! Стрижик на минуту открыл глаза. В котле никого нет, тихо.

Вверху над ним бледным матовым пятном, дробящимся на дымогарных трубах, светится круглая и открытая горловина.

– Фу, дьявол! А чтоб тебе ни дна ни покрышки! – ворчит и ругается обычной руганью кочегар Еремеич. Голос его за котлом чуть слышен.

Еремеич заряжает кардифом топки.

– Чтоб вас рразорвало!

Чудак Еремеич! И вечно он недоволен своими топками.