Живи как хочешь   ::   Алданов Марк Александрович

Вода в ванне шла еле теплая, желтоватая, телефон был выключен, окна были темносерые от грязи, почтовый ящик был забит какими-то листками, объявлениями, просьбами о пожертвованиях. Новый незнакомый супер-интендант никакой уборщицы не знал. «Все-таки преимущества американского комфорта перед европейским немного преувеличены, – думал Яценко, купаясь. – Здесь я все и решу… 84-ая улица не Avenue de l'Observatoire, и у меня очень мало общего с Николаем Юрьевичем, но и моя жизнь может стать похожей на мудрую жизнь Дюммлера. В борьбе „мойра“ и „тюхе“ и я добился кое-каких успехов. В сущности, личная жизнь кончена. Взято было от всего не очень много, но и не так мало. У многих других верно было меньше. Что ж, начну школу старости. И личных врагов не надо. Политических противников в „общественном служении“, конечно, нельзя не иметь: ровно столько, сколько необходимо, не больше. Да, на свете счастья нет, а есть покой и воля… А я вдобавок из тех людей, которым хочется повесить афишу, все равно какую, – на том заборе, где написано «D?fense d'afficher"… Освобождение будет. Мой путь шел через советский холодильник, через ОН, через «Афину», через кинематограф. Разумеется, это частный случай: мой случай. Путь других иной, но цель и задача та же».

Как было условлено, он заехал за Надей в шесть часов вечера. Она встретила его восторженно. Все в Америке было изумительно. Они отправились осматривать Нью-Йорк.

– Вот видишь, я, значит, не похожа на твою Лину, хоть ты меня в ней будто бы «активизировал": мне здесь все нравится, решительно все! Ах, какая страна, и какой город! Кто это у Бальзака смотрит на Париж и думает о том, как он его завоюет?

– Растиньяк.

– Да, и я как Растиньяк! Вот увидишь, этот первый в мире город меня узнает!

Она из автомобиля восхищалась вышиной Эмпайр Стэйт Билдинг, шириной Гудзона, узостью Уолл стрит, живописностью китайского города, и даже на Бауери сказала что-то о «потрясающих социальных контрастах». Больше всего ей понравилась Fifth Avenue, Надя объявила, что будет жить именно здесь.

– Park Avenue считается еще лучшим адресом, – сказал Яценко.

– Я не снобка! Буду жить здесь не потому, что это модная улица, а потому, что это лучшая улица в мире.

– Лучше Avenue Foch?

– Иок! На твоей Avenue Foch нет ни одного магазина и ни одной гостиницы!.. Как ты думаешь, мне продлят визу?

– Продлят. Даю тебе слово Пемброка.

– Если не продлят, я утоплюсь в Гудзоне. После этого городка ни в каком другом жить нельзя… И не смейся над Альфредом Исаевичем, я тебе это запрещаю! Он очаровательный человек и наш большой друг.

– Он очаровательный человек и наш большой друг, но он общественный отравитель.

– Почему общественный отравитель? Что за вздор! – обиделась Надя. – Он, напротив, занимается просветительной работой.

– Да, как мадам Лафарж занималась химией, а Джек-Потрошитель – хирургией.

– Какой вздор! Как тебе не стыдно! – возмущенно сказала Надя.

– А что почтеннейший виконт де Лавар? – спросил Яценко.

– Я только что ему отдалась. – Ей было забавно и приятно, что Виктор ее ревнует. – Свадьба завтра!.. – Она расхохоталась. – Постой, я забыла тебе рассказать: Альфред Исаевич показал мне две вечерние газеты. Его интервью есть в обеих, строк двадцать-тридцать в каждой, в одной даже с портретом, а о Делаваре в одной ни слова, а в другой пять строк. Он, конечно, в бешенстве. Альфред Исаевич делает вид, будто сожалеет, а на самом деле он в восторге. Сознайся, что и ты в восторге!

– Вот уж мне все равно.

– Ври больше! Точно я тебя не знаю! А теперь вот что, на первый день достопримечательностей довольно… Не пугайся: я не требую, чтобы ты ездил со мной по городу и завтра. Но я голодна как зверь.