42   ::   Лер Томас

Лавируя среди прохожих на мосту, я борюсь с желанием обернуться в надежде, что она идет следом или хотя бы растерянно встала со скамейки.

То была сама Неприкосновенная Азия, против которой ничто все наши путешествия, наши фильмы и фотографии, все те острые блюда, что мы пропускаем через желудки. Вот и готова новая теория. Поделюсь с Борисом, когда он наконец появится: мы живем в Азии. И внезапно в памяти всплывает китайская легенда о Пань-гу, который создал Вселенную из гранитной глыбы, обтесывая ее 18 000 лет. Небесный гранит над Цюрихским озером, гранитные лодки на гранитной воде, каменные лица выпрыгивают навстречу и пропадают за спиной. Гранитный свет.



3



Полумрак моей комнаты обольщает. Я давно уже отучил себя надеяться, что однажды встану рано и увижу людей, спешащих на работу. Аристократы Лиги Неэкспонированных изволят почивать до полудня. Мы живем роскошно! И все же сейчас, после того одного-единственного стука сердца нельзя не поддаться искушению, хотя я уже все слышу: только шум крови в ушах, только тиканье трех наручных часов. То есть ничего. Мое Ничто. Поднимаю занавески. Шпигельгассе в лучах нашего рокового часа. Как мне нравилась эта улица прежде, до нулевого часа, нулевой минуты, нулевой секунды! На ее неровной булыжной мостовой я забывал, в каком столетии нахожусь. Здесь жил Бюхнер [3] . По площади с фонтанчиком семенил маленький сгорбленный Готфрид Келлер [4] . В одном из узких домиков Ленин натачивал топор, который однажды расколет мир. Поэтому я искал себе комнату именно здесь, в зыбкости текущего и вместе с тем застывшего времени Шпигельгассе. Хозяин с сыном сидят за обеденным столом.

— Пойду к озеру, — говорю им. На завтрак беру теплые спагетти. И добавляю: — Скоро вы от меня отдохнете.

Я редко останавливаюсь больше чем на неделю. Не хочу создавать беспорядок. Мою тарелку после еды. Хозяин читает «Тагесанцайгер». Могу процитировать ему каждую строчку. Вчера смахнул сыну прядь волос со лба. Дважды пользовался водой в ванной. У умывальника перед зеркалом стоит хозяйская дочь лет четырнадцати. Пока отец с братом обедают, никто не мешает девочке изучать в зеркале свое круглое личико. Я благодарен ей, что она решила так поздно принять ванну. Теперь я свеж и выбрит. Пришел почтальон, так что я беспрепятственно проскальзываю мимо хозяйки в приоткрытую дверь на улицу.

12 часов 47 минут 45 (!) секунд. Седьмой и восьмой день на озере. Мы — наибыстрейшие, мы — релятивистские акробаты. У зрителей нет ни малейшего шанса скрыться от нас. Моя Азия в фиолетовой шляпке не желает меня узнавать. Оба пенсионера по-прежнему дымят сигарами. Орел застыл у ног бронзового мальчугана. Упрямое солнце. Наши разговоры о погоде своеобразны: ближайший дождь — в окрестностях Будапешта, фантом шквального ветра — на Кавказе, снег — в Гималаях.

Что мне известно об Анне и Борисе? Как и я, они были журналистами. Вот уже несколько лет я знаю наизусть каждое слово в каждой доступной мне газете. За одним исключением — «Бюллетень Шпербера». Распространяется только в Швейцарии. Раз в квартал, в первый понедельник первого месяца он появляется в четырех определенных местах. Нулевой номер я всегда ношу при себе, поскольку в нем содержится жизненно важная для нас информация: «Полный перечень человечества (поелику оно хронифицировано)» и «Пять закономерностей доктора Магнуса Шпербера касательно поведения хро-нифицированных». Филолог-классик Шпербер редактировал некий расторопный научный журнал, пока не возглавил лучшее новостное агентство на свете, издающее единственный быстрый и по-настоящему актуальный журнал, или «Интеллектуальный листок», как гласит подзаголовок. Изначально шапку должен был украшать кастрированный Сатурн. Но потом Шпербер избрал эмблемой сломанную стрелу.