42   ::   Лер Томас

Если бы не десяток коллег вокруг, я имел бы право настаивать, что мы образуем пару хотя бы в силу профессионального родства: она, пресс-фотограф, и я, журналист, вскоре — обладатель одной из самых бесполезных профессий на свете. Рядом с Анной — ее счастливый муж Борис, наклонившийся влево, в проход, чтобы не пропустить ни одной шутки физика Хэрриета и австралийского журналиста Стюарта Миллера, веселившихся, как мальчишки на школьной экскурсии. Мне совершенно не хотелось их слушать. И все же я до сих пор помню: тот факт, что американцы и японцы всякий раз появлялись группами по три человека и после каждой остановки опять-таки по трое усаживались в разные автобусы, Миллер представлял вариацией гипотезы Паули [11] . Попутчики хихикали. Клевали носом. Опять хихикали. До Пункта № 8 мы уже успели трижды побывать под землей. Возбужденно-игривое настроение, охватившее нас после погружений к детекторам, специалист по горному делу наверняка объяснил бы изменением давления на растворенные в нашей крови газы.

«Детектор есть детектор есть детектор». Заголовок эпигонской передовицы из «Бюллетеня Шпербера». Но чудовищные размеры и роковой полдень нашей встречи навсегда отметили детекторы печатью подозрения, и потому наша фантазия вновь и вновь скользит вниз по шахтам мимо влипших в подземный воздух лифтовых кабин до туннеля электрон-позитронного ускорителя. И в памяти всплывает ЛЗ в мерцающих латах из 10 000 зеркальных висмутовых пластин, прибывших из Китая. АЛЕФ на глубине 150 метров под деревенькой Эшневё в поперечном разрезе предстал фантастической театральной декорацией: гигантская круглая эмблема некой межгалактической империи, закутанная в 80 000 металлических оберток и окруженная смертельным космическим холодом сверхпроводящей оболочки. «Больше всего мне нравится цвет», — сказала Анна, когда нам представили ОПАЛ. В тот момент мы находились глубоко-глубоко под какой-то сонной проселочной дорогой, рассматривали сине-голубой барабан, цветом похожий на облицованный плиткой бассейн. Барабан был столь огромен, что сквозь него запросто проехал бы поезд метро, если бы путь ему не преграждали 12 000 свинцовых пластин, «расположенных весьма тщательно», как отметил Йорг Рулов.



2



Белая птица парит передо мной примерно на уровне груди. Она неподвижна, будто вплавлена в медовый воздух, который пересекают тонкие тени ветвей, словно мраморные прожилки. Перехватывает дыхание, ибо моментально осознаешь: в мире стряслось немыслимое, о чем раньше и подумать было невозможно, и как громом поражает догадка: чтобы выжить, надо застыть. Было время, мы завидовали спящим красавицам и красавцам (все лучше, чем панические дыхательные рефлексы). Чайка спокойно летит мне прямо в грудь. Мне уже давно наскучили эффектные фокусы такого рода. Но сегодня я взволнованно выбрасываю вперед руку, как некогда мадам Дену, рыжеволосая шестидесятилетняя дама со звенящими золотыми браслетами, моя соседка в ЦЕРНовском автобусе на подъезде к Пункту № 8. Недавний покой и почтенная эквилибристика распахнутых крыл мгновенно сменились визгливым взрывом всклокоченных перьев. Чего еще ждать, если вы схватили на лету крупную птицу? Самооборона длится не дольше одного удара сердца. Ни один волос не выбился из аккуратной прически мадам Дену, а чайка уже лежала на земле. Тоже самое происходит и с птицей, попавшейся мне навстречу, однако я ловлю ее, прежде чем она потеряет свою энергию, и мягко опускаю на землю, точно воздушного змея. Ее тепло, блестящие черные глаза, разинутый желтый клюв. Она не мертва. Мы не убиваем, а пробуждаем. Творцы сумеречного беспомощного мира. Мою Азию в фиолетовой шляпке отделяет от меня уже день пути. Пять озер лежат между Цюрихским и Женевским, пять впаянных в горный ландшафт увеличительных стекол с острыми краями — где горит полдень, грозясь выпарить воду до самого дна.

Пункт № 8, Матеньен.