Книга о верных и неверных женах   ::   Канбу Инаятуллах

Соловей, узрев в саду пурпурную одежду розы, запел на тысячу ладов, а кравчий-время щедро разливал вино в погребке весны. От дуновения ветерка молодая трава колыхалась словно волнующееся море, лепестки базиликов и гиацинтов наполнились мускусным ароматом, уста газелей покраснели от лепестков аргувана, а лепестки тюльпанов заалели, будто коралл или клюв попугая.

Прелесть весенней зелени, сладостные голоса птиц, хмельные воды ручьев, смеющиеся голоса куропаток, пляски газелей с лиловыми копытцами, павлины, блистающие пестрыми хвостами, — все это оказало на меня такое впечатление, что мое сердце, сжавшееся, словно бутон, вдруг расцвело, как роза, и чаша желания переполнилась вином наслаждения. Все сердца были пленены теми райскими розовыми лужайками, и завязалась непринужденная беседа, натянутость, сковывающая обычно людей незнакомых, прошла. Одних моих спутников — поклонников красоты и трелей соловья, пленил аромат роз и гиацинтов. Они то пили упоительный напиток из чаши тюльпана, то наслаждались ланитами жасминов и роз. А другие, которые стремились к познанию смысла жизни, увидев совершенство природы, признали мастерство художника-творца и стали вкушать нектар божественной истины. Подобно суфиям, от трелей певцов лужаек они стали плясать в экстазе [4] . Словом, каждый в меру своей природы был пьян от созерцания красоты тех невест, взращенных весною в неге. Все слушали упоительные мелодии и трели, отринув от себя заботы. Когда кипарисы и лилии пришли в такой восторг, что готовы были бросать вверх шапки, к нам подошел грациозной и легкой походкой, мерно покачиваясь, один юный и прекрасный брахман. Пред алтарем его бровей преклоняли колени кумиры, аскеты готовы были повязать его благоухающие кудри вместо зуннара, в розы его ланит были влюблены ивы с лужайки, лилии всеми десятью языками своими пели славу его локонам, вокруг алых щек его змеями вились кудри, от зависти к ясной луне его лика солнце в изнеможении клонилось к земле, его прекрасные персты, даже окрашенные хной, казались белоснежной рукой Мусы, жемчужные зубы его в рубиновых устах казались Плеядами на утренней заре, а алмаз от зависти к ним терял блеск, чело было озарено светом разума, и лицо излучало мудрость, словно солнце, стан был подобен стройному побегу, а лик его напоминал полную луну, омытую в водах семи ручьев. Легкой походкой он напоминал горную куропатку; распрямляясь, он затмевал кипарис на лужайке.

Он подсел к нам, и мы все вскрикнули от изумления. Мои друзья, поглощенные созерцанием роз и базиликов, разом побросали кисти, которыми они рисовали стройных красавиц лужайки, и обратили взоры к этому юному побегу в саду любви, и окружили его, словно ореол месяц. А прекрасный и стройный юноша открыл рот, подобный источнику живой воды, и осыпал собеседников жемчужинами глубокомыслия, — то есть по обычаю мудрецов и тех, кто познал тайны, стал говорить приятные слова. Он начал свою речь так:

— Восхищаться ароматом роз и базиликов, наслаждаться внешней красотой — все это не в обычаях мудрецов, ибо роза не цветет больше недели, красота щек и иная бренная краса подвластна времени. Не подобает разумным мужам отдавать сердце тому, кто непостоянен, и уповать на свидание с тем, что преходяще, ибо такое поведение нельзя назвать похвальным.

Затем он рассказал эту удивительную повесть, это подобное саду повествование, в котором цветут розы глубоких мыслей, рассыпая слова, будто рубины из рудника, и заключил:

— На свете не может быть книги-сада пленительнее и прекраснее, чем кущи этого индийского алоэ, сожженного на огне персидского языка, дабы он источал аромат глубоких мыслей и аромат этот распространился в обществе любителей слова.