Женщина в черном   ::   Бестужева Светлана

Я молчала: Кеша такой счастливый ходил, все свои сбережения ухнул на приданое ребенку да на подарки любимой женушке. Привез их из роддома, на месяц отпуск взял, на Петеньку своего не налюбуется. Ларка-то кормить не захотела, ленивая была, страсть. Так Кеша и на молочную кухню бегал, и с бутылочками возился, и пеленки стирал. Кормящий отец, одним словом. Я как-то спросила: «На работу пойдешь, кто за ребенком смотреть станет, кормить его?» «Ой, баба Катя, — говорит, — да что вы волнуетесь, Ларочка отдохнет, поправится, и все наладится. Вот увидите».

Наладилось… Кеша вышел на работу, а Ларочка полдня спит, полдня потягивается. С ребенком гулять не может — коляска тяжелая. Стирать ей нельзя — врачи запретили. Про уборку даже и не говорю. В общем, Кеша по утрам и на молочную кухню, потом на работу, потом стирать, убирать, готовить, а по ночам еще какие-то переводы делал да чертежи чертил: трое — не один, денег-то в три раза больше нужно.

Год прошел, Ларка почувствовала, что из мужика веревки вить можно, и совсем стыд потеряла. До этого она днем убегала на пару часов — «проветриться». Петенька бывало криком изойдет, пока я не подойду перепеленать или водички дать. Так ведь и у меня дела есть, не всегда могла нянчить-то. Да и не мое это дело. А подрос немного мальчишка, она начала по вечерам уходить — и до ночи. Кеша работает, подрабатывает, с ребенком вечерами сидит — Ларка гуляет. Приходила за полночь, будто так и нужно. И каждую неделю то новое платье, то новая побрякушка. А Кеша все один-единственный, еще досвадебный, костюм носил. Да пара свитеров у него была: мать-покойница вязала. Вот и весь гардероб.

Вдруг узнаю: Кешин «ящик» рассекретили, половину сотрудников уволили, из второй половины, кто пошустрее, сами ушли. Зарплата-то стала — только на хлеб с солью, хоть шесть часов работай, хоть шестьдесят шесть. И приработков не стало: кому теперь дипломы да диссертации нужны? Спекулировать можно и без высшего образования, пусть и липового. Вот и остались мы с соседом: у меня пенсия двадцать пять тысяч, да у него зарплата — пятьдесят.

Я-то человек привычный: в ссылке жила, на ударной стройке вкалывала, войну помню, голод… Иннокентий тоже не очень избалован был: сколько лет с матерью жили сначала на ее инвалидскую пенсию да потом плюс его стипендию. А Лариса его распрекрасная, конечно, не выдержала… В глаза ему сказать побоялась, записку оставила: мол, не желаю свои лучшие годы в нищете прозябать, я нашла себе другого, хоть и без высшего образования, но с деньгами.

И сыночка своего бросила. Обещала на него деньги прислать, да, видно, недосуг было. Потом как-то Кеша проговорился, что Лариса давным-давно в Швецию, не то в Швейцарию с новым муженьком укатила и возвращаться пока не собирается. О сыне забыла, а тряпки свои все до единой прихватила да еще кое-что по мелочам из чужого взяла: пару ложек серебряных, шкатулку лаковую… Лимитчица, она и есть лимитчица.

Конечно, Кеша переживал. Но, с другой стороны, ему все-таки легче было одного ребенка содержать, чем еще и эту дармоедку здоровую кормить. Только отец-одиночка — не мать-одиночка. Это сто чиновников нужно обойти, чтобы добиться пособия на ребенка. Кеша, человек гордый, плюнул и не стал никуда ходить. Кому-то что-то чинил, ремонтировал, а все чаще на Тишинку, на барахолку ездил: продавал радиоприемники да будильники, которые из старья собирал. Не хуже новых получались, только раза в два дешевле.

В общем, жили. Главное, я к Петеньке привязалась, не просто так небо коптила. Своих-то деток бог не дал: ударная стройка — не курорт, после нее у меня все зубы — железные, да и по женской части… Выбирать тогда, правда, не приходилось: куда пошлют, туда и поедешь, там и вкалывать будешь. А баба ты или мужик — начальству без разницы.