Бьётся сердце   ::   Данилов Софрон Петрович

Да-да, представьте себе… Совсем как артист Качалов, — старик усмехнулся. — Тот тоже до самой смерти перед выходом на сцену дрожал ужасно. И артистам, и учителям так уж положено — к людям идём…

Саргылана кивала в согласие, понимая лишь одно: остаются считанные минуты!

Учительская постепенно заполнялась, к девушке то и дело обращались с вопросами, кто-то громко хохотал у самого её уха. Аласов — как и она, новенький в этой школе учитель — что-то назидательно сказал ей. Она бессмысленно поглядела на этого Аласова, на его странные брови, загнутые рожками…

Рядами вдоль коридора стояли ученики на торжественной линейке: белые фартучки, красные галстуки, серьёзные ребячьи лица. В торжественной тишине внесли тяжёлое школьное знамя. Саргылану подмывало самой сказать что-нибудь жаркое, сердечное: «Дорогие мои, если бы знали, как я вас люблю!» Сейчас прозвенит звонок. Сейчас, сейчас… Есть такие стихи: «Трелью медного звонка отзвенела наша юность». Так оно и бывает у людей: кончились школьные годы, и всё дальше, всё тише этот звонок. Для неё же он не отзвенит никогда. Переменки, каникулы летом, всё, о чём благодарно вспоминают люди и жалеют, как о невозвратном, — все остаётся с нею. Трелью медного звонка… Вот уже пошли ребята по классам. Уже захлопали крышки парт. Трелью медного звонка…

— Саргылана Тарасовна, прошу вас, — сказал кто-то, и мурашки побежали у неё по коже.

Завуч Тимир Иванович осторожно берёт её под локоток, чуть-чуть подталкивает к двери. И она понимает — всё!

Она впереди, завуч за нею, они подходят к двери, на которой крупно выведено 7 «Б». Невероятный шум…

— Надо идти, Саргылана Тарасовна.

И она решительно открывает дверь на себя.

В добрый путь, Саргылана Тарасовна!



III. Родное

На стене тикали древние ходики с амбарным замком вместо гири. Эти ходики Аласову помнились ещё с тех времён, когда он бегал по школе мальчишкой. Вот таким же, как те. Он выглянул в окно: школьный двор был полон детворы, стёкла позвякивали от их голосов.

Аласов разложил на директорском столе планы, любезно приготовленные для него Тимиром Ивановичем, попытался вникнуть в бумаги, но вскоре поймал себя на том, что только водит глазами по строчкам.

Снова он в той же школе. Самая памятная пора в жизни связана с этими стенами, с этим крепко вытоптанным двором, со старой лиственницей, на которую лазил мальчишкой, — кажется, и сейчас ещё ощущаешь, какая шершавая на ней кора.

А вот теперь строгий завуч зовёт его по имени-отчеству. Славный Тимир Иванович! Аласов всегда понимал, что за внешностью педанта в нём таится доброе сердце. Надо думать, Надежда счастлива с ним. Тимир Иванович вчера передал её извинения: не пришла погостевать, была нездорова…

И Майка не явилась: «Мы, Сергей, вдвоём отпразднуем твоё прибытие. Среди начальства не хочется, ты уж не обижайся…» Глупая, ему ли обижаться? Вдвоём? Чего же лучше!

Майка хороша стала. Кто бы мог подумать, что из худенькой смугляночки (как пирожок зажаренный) может возникнуть этакая краса! Брови стрельчатые, косы по плечам… Не якуточка-северянка, а княжна грузинская. Вчера за столом Майю Унарову хвалили наперебой: выросла в талантливого педагога, прекрасный сад выходила.

Впрочем, школьные патриархи кого только не прихватили. Старики всех помнили, знали судьбу каждого, и для каждого у них нашлось доброе слово. Аласов лишний раз подивился, как крепка стариковская память.