Жестокая любовь государя   ::   Сухов Евгений

Несмотря на холод, который держался уже с Макариева дня, народу в Москве было много. Это не только посадские, прибывающие в стольную на каждый праздник в надежде отхватить лишнюю краюху и отведать задарма браги, пришли и нищие из окрестных городов, и бродяги с дорог, чтобы вдоволь испить и поесть. Они заняли всю городскую башню, и ночь напролет оттуда раздавались пьяные голоса и женский визг. Караульщики не тревожили расшумевшуюся бродяжью братию, которая поживала по своим законам, только иной раз, когда шум делался невообразимым, стража покрикивала на разгулявшихся. Это помогало ненадолго, и позже все начиналось сначала. Горожане опасались появляться здесь в ночное время, так как не проходило дня, чтобы кого-нибудь не ограбили и не порезали в пьяной драке. Чаще всего несчастный оказывался бродягой или нищим. Покойника стаскивали на одну из улиц, а потом неузнанный труп караульщики забрасывали на телегу и отвозили в Убогую яму.

И только Василий Блаженный мог безбоязненно костлявым привидением расхаживать среди бродяг.

Базары в этот день были многолюдны. Особенно изрядно народу собиралось на Москве-реке, где торг шел каждую зиму. Накануне на базар явились боярские дети и скупили для царской свадьбы всех соболей. Торговаться не стали, и купцы получили за товар золотыми монетами и новгородскими гривнами. На базаре говорили, что весь кремлевский двор был устлан персидскими коврами. Всех дворовых людей нарядили в золоченые парчовые кафтаны и сафьяновые сапоги, а еще для простых людей заготовили множество бочек с вином и кушанья всякого без счета.

К Кремлю подъезжали иноземные послы, удивляя московитов своим платьем и манерами. Они расторопно спрыгивали в рыхлый снег и, отряхивая длиннополые мантии, что-то лопотали на гортанном языке. Мужики простовато всматривались в их босые лица, и восклицания без конца будоражили толпу:

— Глянь-ка, лицо-то совсем безбородое, как у бабы моей! И поди дознайся теперь, кто приехал — не то мужик, не то девица!

— По портам как будто бы мужик, а вот по платью вроде бы баба.

— А может, и вправду баба, смотри, какие волосья-то длиннющие!

Иноземцы умели собирать большие толпы, располагали к себе широкими улыбками, какой-то заразительной веселостью. На них смотрели как на большую диковинку, с тем же немеркнущим интересом, с каким обычно разглядывали ручных медведей. Детишки, подбираясь поближе, строили рожицы и тотчас прятались за спины мужиков.

Иноземцы совсем не обращали внимания на ротозеев — по всему было видно, что они привыкли к таким встречам. Слуги расторопно стаскивали тяжеленные сундуки на снег, а немцы в богатых волчьих шубах уверенно распоряжались.

— А на ноги посмотри, — восклицал кто-нибудь из мужиков. — Башмаки такие бабы носят! И не поймешь, что за порты — не то ляжки толстенные, не то ваты в штаны напихано!

Въезжать в Кремль не разрешалось даже послам, и потому сундуки грузили на сани, и слуги, впрягаясь в лямки, тащили поклажу вслед за хозяином.

Мужики не расходились, провожая немцев любопытными взглядами. Все в них было странным, начиная от одежды и заканчивая речью. Даже улыбки, которыми они щедро одаривали собравшихся, казались особенными.

Один из иноземцев — высокий здоровенный детина в короткой волчьей шубе и черно-бурой шапке, по всему видать, важный боярин — шел впереди, в руках он держал какое-то заостренное орудие, и длинная рукоять так и играла разноцветными каменьями.

— Стоять, немчина, куда прешь?! — вышел навстречу послу молодой караульщик. — Чего это ты на государев двор с копьем вошел? Или порядка нашего не знаешь? Не положено с оружием к государю входить! Сдай свое копье! — Караульщик уже потянулся к оружию, но в ответ услышал яростное восклицание.