Жизнь вдребезги   ::   Буало-Нарсежак

Если у тебя жалкий вид, то ты на всю жизнь останешься лекаришкой, костоправом. А если мы откроем дело с современным оснащением, тебя будут считать настоящим врачом". Она сразу нащупала больное место, а после, как только он заикнулся об обязательствах по расходам… Все! Бесполезно ворошить!

Он обгонял тракторы, крытые подводы…цирк… Цирки всегда переезжают ночью. Он вдруг почувствовал, что вовлечен в какой-то трюк фокусника… После Дассена - Энрико Масиас.

- Ты не могла бы немного убавить звук? Ничего не слышно.

В сущности они нуждались друг в друге. Он поддался денежному искушению. Нет, может не совсем так. Ему наплевать на деньги. Скорее хотел как-то возвыситься. А она… Тут вопрос сложнее. Она привязалась к человеку, который ее излечил. Она купила его. Он теперь служит ей, составляя часть ее удобств. Однажды Рауль услышал, как она говорила с кем-то по телефону: "Это великолепно, я больше не принимаю таблеток. Как будто у меня нет больше желчного пузыря!" Еще одна тайна. Он не знал ее подруг. Она никого не принимала. Никому не писала, даже своей сестре, которая жила где-то в Ландах, и с которой была в ссоре неизвестно из-за чего. По телефону же она говорила без конца. С кем? Наверное, с такими же, как и сама, бездельницами. Кто их разберет, этих женщин, которые от скуки приходят к массажисту, чтобы рассказать о себе, о своем разводе или климаксе…

В машине вдруг что-то застучало. Он почувствовал это по рулю. Спустила шина? Вероника небрежно обращалась с этим хорошеньким автомобильчиком. Ей никогда не понять, что вещи живут своей жизнью. Она управляет машиной кое-как, забывает переключить скорость, тормозит, бранится. Она бранится словно… "Я ненавижу ее, - подумал Дюваль. - Свирепо ненавижу!"

Развестись? Но для этого нужен повод. Ведь она приложила столько сил, чтобы прибрать его к рукам. Вложила немало денег. Вероника продала парижскую квартиру, чтобы переехать в Канн, заплатила за наем помещения, где он должен работать. Любой адвокат сказал бы: "На что Вы жалуетесь?" И был бы прав. Он прекрасно знал, что Вероника ему верна. Он только делал вид, что подозревает ее, но это была нечестная игра. Итак, в чем же ее упрекнуть? В том, что она ему приятель, а не жена? Но как объяснишь это правосудию? Приятель, который на глазах у всех, за его спиной расставляет вещи по местам, следит за Порядком, выбирает для него халаты, застегивающиеся, как у хирурга на одном плече: что-то вроде ассистентки, которая ведет счет расходам так, будто за них нужно отчитываться перед патроном.

А раньше!… Ах! Раньше, все было иначе… Дюваль пытался быть честным. Нет, лучше не было. Он жил в конуре, в трущобе. Грязное белье скапливалось в гардеробе, повсюду валялись книжки. Дикарь, вот кто он был. Но с надеждой в сердце! Уничтожить эту шлюху! Изменить образ жизни! Что же случилось? Откуда такая резкая неприязнь? Почему такая перемена? Вот в чем вопрос. Напрасно валить все ошибки на Веронику. Это он струсил. Ему бы больше не возвращаться в Канн. Такой прекрасный, такой богатый Канн! Где благоухающие красотки, увешанные драгоценностями, отдаются ему, оставляя чаевые, от которых он не может отказаться. Самое лучшее из ремесел он превратил в грязный бизнес. Так Рауль наивно казнился словами, в которых, пожалуй, было много несправедливого. Все это было не так уж и мерзко, хотя довольно неприглядно. Рауль утратил самое лучшее: бедность и способность возмущаться. Он стал соучастником Вероники, принеся ей в жертву достоинство.

- Выключи эту музыку!

- Ах, как ты мне надоел. Хочу и буду слушать!

Он затормозил, остановился на обочине. Она испугалась и убавила звук.

- Что случилось?

- Мне кажется, что шина приспущена.

Он заглушил мотор. Проезжавших машин стало мало. Справа на фоне неба вырисовывались горы, вершины Оверни.