Я весь отдался северу (очерки)   ::   Писахов Степан

В 1945 году я сошел в становище Белушья Губа. Много оказалось знакомых. Встретили с настоящим русским радушием.

В Кармакулах полярник М. Геннадиев приехал на своем моторе и позвал нас всех к нему в гости.

Геннадиев уезжал на Большую Землю. Пять лет он прожил в Кармакулах. Устал. Ему хотелось домой, в среднюю полосу. Хотелось видеть сады и все-все, что он не видел пять лет.

Это было в 1945 году, а через год Геннадиев снова уехал на Новую Землю. Заменивший Геннадиева по дороге много рассказывал о своей солнечной родине. Рассказывал хорошо, неторопливо. Но он ехал в Арктику. Уже много раз он был в разных местах Арктики. Выезжал. И снова тянуло.

Подтверждаются слова: «Побывавшие в Арктике уподобляются компасной стрелке – всегда поворачиваются на Север».

* * *



В Маточкином Шаре встретили также радушно, тепло. Легко работалось при хорошем отношении. Написал ряд картин «Лето на Новой Земле», «Рошаль» у берегов Новой Земли". «Рошаль» во время Отечественной войны обслуживал промысловые становища Новой Земли. Был под обстрелом, но благополучно ускользал от вражеских снарядов и успешно выполнял задания.

* * *



На мысе Желания, вблизи от места зимовки Седова, есть нагромождение камней, обточенных водой. Камни большие, будто груда застывших чудовищ – днем это интересно. Раз я увлекся работой над картиной «Место зимовки Г. Я. Седова», задержался среди нагромоздившихся камней… Время осеннее. Ночи уже темные. Кончил работу. Было сумеречно. Камни будто готовы двинуться с места, насторожились, ждут сигнала.

На северной оконечности Новой Земли, на мысе Желания, поставлен памятник В. И. Ленину.

На вопрос: «Кто поставил памятник?» – мне сказали: «Все».

Перед жилым домом поставили постамент, обили кровельным железом, покрасили красной краской и на нем укрепили бюст.

На самой северной точке Новой Земли, на Великом Сибирском пути, стоит памятник Ильичу.



Илья Константинович Вылка

Или просто Тыко Вылка. Познакомился с ним в 1905 г. на Новой Земле. Показал мне Тыко свои работы. Уже тогда это был большой мастер. Работы Вылки поражали неровностью: то детски неумелые, то сильные, полнозвучные, как работы культурнейшего европейца, в тонком рисунке, легких и прозрачных тонах. Но все это было. Большим мастером был Вылка до поездки в Москву.

Оставил я Вылке краски. А на просьбу «научить» – как мог, убеждал не учиться. Слишком самобытен он, и верным природным чутьем сам находил свою дорогу. Говорил я Вылке, что мы, приезжие, не знаем Новой Земли так, как он знает, и без наших указаний он лучше сделает. Но захотелось нашим меценатам вывезти в Москву Вылку, показать как чудо…

Увезли на целую зиму. С Новой Земли, от скал, льдов, штормов, от зимы-ночи с северным сиянием, от лета-дня с солнечными ночами. Увезли в сутолоку так называемой культурной жизни. Все поражало Тыко Вылку, впрочем, тут уж он стал Илья Константинович. Увидав впервые леса и кусты на берегу, Вылка приуныл: «Ой, какой земля лохматый!»

В Москве, став центром внимания, а чаще просто любопытства, Вылка сразу взял верный тон и любопытствующих рассматривал, как показывающихся. Самое большое впечатление произвела на него опера: «Как скаска, луцсе сем сон видишь!»

Кино тогда не понравилось. Узнав, что «жизненность» кино происходит от быстрой смены картин, заявил: «Обман один».

Много курьезов было. Не пощадили Вылку «культурные люди». Какая-то барышня или вдова хотела замуж за него выйти (временно). Посмотрел Илья Константинович на перетянутую в корсете фигуру и просто заявил: «Не хосю, ты ненастоящая зенсцина. Тут тонко, тут сыроко».

А обученье? Тут очень неладное случилось. Заняться серьезно, внимательно отнестись к Вылке было некому или не было времени. Стали учить по общему рецепту.