К вопросу о равенстве полов   ::   Шумилов Павел Робертович

Страшно…

– Док, я тебе на диване постелю, – то ли спрашивает, то ли информирует Сонька.

– Да хоть на полу, – отзывается Элла.

У меня родится маленький человечек. Разумный самечик. Первый на планете. Наверно, я должна гордиться?

Страшный грохот в дверь.

– Именем закона! Откройте!

– Сонь, открой, а то ведь дверь снесут.

Сонька откидывает одеяло, нашаривает шлепанцы, зажигает свет.

– Девочки, это за мной, – Элла бледнеет прямо на глазах.

Щелкают замки.

– Позвонить трудно? Зачем дверь-то ломать? – Сонька верна себе. Ее грубо вталкивают в комнату, топот сапог на кухне, в коридоре, блеск вороненой стали. Сажусь на кровать, наблюдаю за спектаклем. Эллу прислонили к стенке и шмонают. На ней один халатик, но все равно шмонают. Хлопают двери ванной и туалета. Что у нас в ванной?

– Мало мне месячных, теперь вас принесло, – слышу свой сиплый, словно прокуренный голос. А что? Хорошая легенда.

Элла выходит из ступора.

– Не получите, слышите! Ничего не получите! Это мое!!! – визжит, хватает в охапку гомеостат и бросается к окну. Звон стекла – и тридцатикилограммовый сундук вылетает в темноту ночной улицы. Через секунду доносится грохот.

Немая сцена. Так я ее и запомнила. Шум дождя, Элла в тесном халатике у разбитого окна, черные мокрые кожанки, Сонька с гордым и независимым видом…

– Мало мне месячных, теперь окно выбили… Соня, тебе нельзя волноваться, ты девочку носишь, – не к месту вспоминаю я. Элла начинает смеяться.

– Получили?! Съели?! Вот вам мои образцы! Вот вам результаты! – она давится словами сквозь смех, сползает на пол, а по руке прокладывает дорожку капля крови. Еще пара черных курток прибегает с улицы. Старшая оперативной группы тянет из кармана мобильник. Докладывает начальству. Слов почти не слышно. "Выбросила в окно". "Да, сама. С восьмого этажа". "Нет, восьмой этаж, одни осколки". "Сошла с ума? Да, очень похоже. Невменяема". "Поняла".

Смех Эллы переходит в рыдания. Ее гладят по волосам, усаживают на диван. Кто-то приносит с кухни непросохшее белье, в восемь рук одевают и уводят под локотки. Опергруппа удаляется, конфисковав напоследок швабру и совок. Сонька прислушивается к шаркающим звукам во дворе потом занавешивает окно мокрой простыней из ванны, двигает на место диван. Я, словно истукан, сижу на краешке кровати.

– Зачем она титан в окно выбросила?

– Это не титан. Гомеостат.

– Одна фигня.

– Там образцы. Ну, яйцеклетки. Каждая в своем пенальчике. Один из пенальчиков пустой. А теперь там одни осколки…

– Головастая баба… Ты тоже молодец! Быстро про простыни смозговала. Одна я голову со страха потеряла.

Сейчас Сонька начнет комплексоваться. У нее всегда – с задержкой. А волноваться ей нельзя. Поэтому глупо хихикаю, обнимаю ее за плечи и валю на одеяло.

– Ты чего? Смешинку съела?

– Хуже, Сонька! Невинности лишилась, – хихикаю я.

– Ну и дура! – авторитетно заявляет Сонька. И фыркает.

Кризис миновал. Страха и неуверенности больше нет. Теперь она не знает, то ли сердиться, то ли смеяться. А я чувствую смертельную усталость.

– Спать, подруга. Давай спать.

– Слушай, а что они с Эллой сделают?

– Ничего… Теперь – ничего. Отвезут в психушку, через месяц выпустят, – сонно бормочу я. – Теперь она им не нужна…

На следующий день подаю шефу заявление на перевод в биосферный заповедник в южной Макдонии.

– Бежишь? Правильно. Все умные бегут. Но ты – дальше всех… Это ты хорошо придумала – насчет заповедника. Заповедник стабилисты не закроют. Заповедники в русле их политики. Не знаю, какому ведомству передадут, но не закроют, – словно сама с собой бормочет шеф. Выскакиваю как ошпаренная. Лицо пылает.

– Что с ней? – спрашиваю у Лолочки-секретарши.

– А ты не знаешь? Всех самцов с неустранимыми последствиями экспериментов приказано усыпить. А остальных – сдать в питомник.