Мой волк   ::   Матевосян Грант Игнатьевич

Грайр стал показывать Нанарик волка на стене и стянул у неё одну картофелину. На стене никакого такого лгунишки-волка не было, а одна из картофелин вроде бы пропала. Нанарик заподозрила неладное.

— Армик, после трёх четыре идёт или пять?

— Четыре.

— А почему у меня не пять картошек?

— Сосчитай до десяти, десять будет, — сказал Грайр. — Один, два, три, четыре, пять… десять… — И Грайр взвалил на плечи капкан, пошёл ловить лисицу, в наших бедных краях он видел на снегу следы лисицы. А отца всё ещё не было.

— Армик-джан, холодно там?

— Когда прихожу с занятий, иду к Асмик, сидим с ней возле печки, пока ихние придут. А после в постель забираюсь и читаю.

— А как же утром?

— Утром на занятия бегом идём, а когда бегом — не так холодно.

— Ну в постели, когда читаешь, книжки читаешь, а как же уроки?

— Один раз в театре был.

— Не стесняйся, к Седраку иногда заходи.

— Не нужны они мне.

— Горячего обеда дадут.

Стесняясь, словно в чужой дом заходил, показался в дверях отец: он отнёс смолоть единственный мешок зерна, а мельницы стояли замёрзшие, встретившиеся по пути люди сказали, что все мельницы на нашей реке до самого большого Дебета замёрзли, не работают, а и заработают, всё равно молоть нечего.

— Ох, ослепнуть мне, ослепнуть мне. Если на наших жерновах крупы тебе наделаем, сумеешь как мужчина обед себе сварить? Горячий обед тебе будет, месяц проживёшь, и не хлеб — не испортится. Давай крупы наделаем.

— Сварил бы, да дров нет. Училище когда дрова даёт, в два дня кончаются.

— А кто это Асмик? Скажи Асмик, пусть сварит для тебя.

— Можно, — сказал отец.

«Нет, нельзя, — подумал я, — Асмик узнает, что я ем одну пустую крупу на воде, нельзя».

— Нельзя, — сказал, оторвавшись от книги, Грайр.

Отец с матушкой повернулись к нему:

— Это почему же нельзя, лопоухий?

— Армик влюблён в Асмик.

— Это у тебя в книжке такое написано?

Я сумел не покраснеть.

— Армик, а когда влюбляются, как влюбляются? — спросила Нанарик.

Отец с матушкой засмеялись, и это было спасением для меня.

— Вот как ты в своего отца, — сказала мама.

— Я в отца влюблена, но в Армика тоже.

— А в своего лопоухого братца?

— Грайр мою картошку украл.

Матушка и отец шептались в углу о том, что хорошо бы из этого зерна намолоть для меня крупы. Но я всё равно не стал бы готовить, я бы стеснялся хозяйской дочки. Весело закрутился камень жернова: покачивая большой головой на тонкой шее, Грайр крутил жернов, а Нанарик поджаривала половину зерна для похиндза. Промолотое зерно просеяли, получилась грубая крупа, а то, что не промололось, снова засыпали в жернов. Потом мы промололи поджаренное Нанарик зерно, но, чтобы Грайр не стянул поджаренного зерна, Нанарик отогнала брата и сама повисла на кончике жернова. И получились мелкая крупа, мука и похиндз. Мука тестом сделалась, почти что настоящим, крупа увязалась в отдельный мешок, похиндз сделался ещё одним мешком. Этот вор, этот Грайр успел-таки стянуть похиндза, и всё по вине матушки.

— Всё из-за тебя, — заплакала Нанар.

Молча усмехнувшись, мать про себя пожелала ей светлых, безоблачных дней и хорошего парня, славного муженька, а для Грайра взмолилась, попросила у господа бога должность руководителя хора в тёплых просторных палатах, а меня представила у доски в белой скромной рубашке, объясняющим урок ученикам, и мир весь был таким чистым, и голоса такими ясными, и счастье так звенело, счастья было так много, что мать самой себе отвела место на зелёном кладбище под молчаливыми камнями, и её сердце встрепенулось и зашлось от радости и печали.

— Грайр — за уроки, Нанар — в угол, Армик — в корыто, быстро! — приказала матушка.