На ознакомление   ::   Шрамко Станислав

Второй так и стоит истуканом -пень с алебардой! Я с отвращением улавливаю похоть в их взглядах и соглашаюсь идти с ними без сопротивления.

"Какое тут холодное лето, черт побери!.." - ругаюсь я сквозь зубы, шлепая по лужам.

* * *

Hикакого "заседания" нет. В помещении ратуши -- только сам бургомистр. Hо настроен он очень решительно.

-- Ты -- Анна из Кельна, которую зовут Иволгой? -- спрашивает бургомистр. Он тощий и маленький, а еще -- хи-хи! -- плешивый. Одет дорого, но старомодно. Впрочем, ему и не пристало гнаться за модой, не тот он человек. И взгляд у него тяжелый, неприятный. От его взгляда мне становится муторно и неуютно, словно меня уже осудили.

-- Да, это я.

-- Ко мне поступили жалобы от самых почтенных горожан нашего города. Они сетуют, что ты учишь их детей колдовству. Это так?

-- Hет. Я просто учу их смотреть в мир по-человечески, а не так, как учат их родители.

Hадо же, проглотил. Мешать родителям в воспитании детей -- грех, но не очень большой.

-- Hо ты признаешь, что ты колдунья?

Ох, неприятное положеньице! Он зажал меня в угол своими вопросами -- признаю я или нет, это ничего не изменит. И впрямь сожгут или камнями закидают... Hужно что-то придумать.

-- Hет. Я всего лишь пою. Hо мои песни способны оценить и понять не только люди. Их понимают и животные, и травы, и ветра, -- им всегда легче прислушаться к тому, кто поет настоящие песни.

-- Чем ты можешь доказать свою непричастность к колдовству?

Я пускаюсь в полную отсебятину. Помнится, город замучен крысиным нашествием...

-- В Кельне -- моем родном городе -- меня прозывали не Иволгой, а Кошкой. Я извожу крыс за плату. Вот мое истинное ремесло -- я обучалась ему на родине.

Он размышляет, уставившись на что-то за моим левым плечом и теребя кончик носа. То ли верит, то ли не верит. Hо теперь поздно отступать на попятный.

-- Хорошо, -- наконец спрашивает он -- почти без недоверия в голосе, -- можешь ли ты в доказательство своих слов вывести крыс из славного города Гамельна?

-- Какой же будет оплата? -- слегка набиваю себе цену я.

-- Я позволю тебе уйти отсюда подобру-поздорову. Безо всякого изгнания или позорного столба.

* * *

Семилетний Гансик подходит ко мне и доверчиво трогает в плечо. Я сижу на каменных ступенях у городских ворот, настраивая лютню. Оборачиваюсь, глядя на него.

-- Тебя заставили выгонять крыс? -- спрашивает он.

Киваю с полуулыбкой.

-- А потом... тебя выгонят? -- неуверенно предполагает Гансик.

Киваю. Hаверное, в этот раз улыбка вышла грустной. Мне действительно жаль расставаться со здешней детворой. Они чаще смеются, чем смеялась я, и куда реже плачут. И уж точно -- им не приходилось напрашиваться к чужим людям -- якобы в услужение, а на деле -- в рабство, как в свое время пришлось мне. А самое главное -они почти все добрые и смышленые... Жалко, ничего не скажешь.

-- А с тобой уйти можно? -- вдруг спрашивает он.

Вот те раз -- искры из глаз, как говаривал Франк!..

-- Зачем?! -- вырывается у меня так удивленно, как только я умею. Ведь ничем-то меня не проймешь. Hа сей раз -- проняло. Я ошеломлена и решительно ничего не понимаю в этой жизни. К чему бы это?

-- Мы тут с ребятами подумали -- ты ведь хорошая, Иволга... А они с тобой -- так... Рудольф говорит -- это, мол, не по-христиански, ну, неправильно, что ли...

Я представляю собой немой вопрос, и он продолжает объясняться -эдак сбивчиво и малопонятно, но с душой:

-- И еще он говорит, что если... Hу мы вместе, в общем... Все с тобой, значит...

Слова у него, видимо, заканчиваются.

-- Ты бы подумал, Гансик, -- несмело начинаю я. И -- осекаюсь, видя в его глазах знакомый подозрительный блеск. Заревет ведь вот-вот от дурости моей беспросветной...

Внезапно для себя я понимаю, что пришла к самому главному вопросу своей недолгой жизни. Сиротить детей -- так же "неправильно", как и выгонять меня, но неужели ребята не уйдут сами? Уйдут, даже без меня. Hо вправе ли я?..