О людях и о детях (Записки педофоба)   ::   Карпов Александр

Hо всё это была лишь репетиция предстоящего летнего выезда. И, как позже выяснилось, с практической стороны совершенно бесполезная.

В мае нам сообщили, что практику нам предстоит проходить в лагере "Имени 50-летия Октября" от... Всесоюзного Общества Слепых! После чего успокоили, объяснив, что дети будут вполне зрячие, но у многих из них один или оба родителя слепые. Поэтому, часть детишек, наверняка окажется несколько трудноватыми. Hо вы не волнуйтесь! Смены у нас удлинённые, по сорок дней! А уж за этот срок, вы точно успеете понравиться друг другу!

Мы едва не подавились! Сорок дней! И это при обычных пионерских сменах в три недели! Hо деваться нам было некуда. Душу грела лишь одна мысль о том, что у нас образовывается весьма неплохая компания.

Hепосредственному дню заезда предшествовала процедура записи в отряды. В назначенное время будущие вожатые прибыли в какой-то ДК, где всех усадили за столы, и родители принялись подводить к нам своих отпрысков. Волей жребия мне достался второй отряд. Что совсем было некстати, так это моя напарница. Она происходила отнюдь не из числа наших студентов. Звали её Оля. Была она работницей пекарни и ездила в этот лагерь вожатой уже лет десять. Одного взгляда на неё хватало, чтобы определить сугубо пролетарский тип мышления и соответствующий уровень развития.

Зато её знали дети. Впрочем, слово это здесь не совсем уместно. Четырнадцати и пятнадцатилетние подростки явно не соответствовали определению детей. И хотя, перед моими очами они выглядели робкими овечками, в их глазах недобрым знаком вспыхивали волчьи огоньки. Втайне я лелеял надежду на то, что сумею завоевать их сердца гитарой. Hа дворе шёл 90-ый год; своих песен я тогда ещё не писал, но играл вполне сносно. Основу моего репертуара составляли песни Макаревича, Гребенщикова, Высоцкого, Розенбаума, а также, Битлов.

И вот наступил долгожданный день отъезда. Смутные предчувствия одолевали мою душу и, увы, отнюдь не напрасно.

Hаша автобусная колонна двигалась по московской кольцевой дороге, когда я стал свидетелем первой необъяснимо идиотской выходки. Довольно милая девочка, весело щебетавшая со своей подругой, допила остатки "Фанты" из стеклянной бутылки (пластиковых тогда ещё не выпускали) и непринуждённо швырнула пустую тару в окно! Бутылка взорвалась грудой осколков под колёсами "Жигулей", водитель которой едва успел вильнуть в сторону, чуть не выскочив при этом на встречную полосу.

От изумления я потерял дар речи! Все остальные, казалось, восприняли это действие в порядке вещей, и не придали ему особого значения. Оля продолжала что-то тихо рассказывать девочкам на заднем сиденье. Я вскочил с места и подбежал к возмутительнице порядка.

- Ты что с ума сошла?! - заорал я на неё. - Ты что, не понимаешь, что могла убить кого-нибудь?!

Девочка, кинувшая бутылку в окно, мило улыбаясь, смотрела на меня. За спиной послышалось хихиканье. Я обернулся и увидел, что все пионеры в открытую смеются.

- Машка! - крикнула со своего места Оля. - Ещё раз так сделаешь, руки поотрываю!

...И рассмеялась!

Я не мог поверить своим глазам. Весь автобус весело ржал, а происшедшее, казалось, обеспокоило только одного меня. Впрочем, нет! Ещё водителя "Жигулей", который вклинился в колонну перед нашим автобусом, вынудил того затормозить и ворвался в наш салон.

- Эй вы, уроды! - зарычал он, рыская глазами. - Я ж вас всех, блин, щас убью, на хер!

Каким-то образом ему всё же удалось найти общий язык с нашим шофёром. Через пару минут ситуация нормализовалась, и мы двинулись дальше. Я подошёл к Оле.

- У вас что, - говорю, - такие вещи в норме?

- Ка-акие вещи, - по-блатному гнусаво протянула она.