361   ::   Уэстлейк Дональд

Когда мы туда добрались, там уже спал какой-то бродяга. Рядом с ним стояла недопитая бутылка вина. Мы, разумеется, прихватили ее с собой и, перебравшись в другое место, заснули.

Перед тем как мы вырубились, мне захотелось поведать моему новому другу о своих горестях, но, поскольку язык у меня заплетался, а ему никак не удавалось сосредоточиться, он так и не понял, что я пытаюсь во всех подробностях рассказать ему, как прикончил собственного отца.

Утром я проснулся первым, дрожа от холода и с диким похмельем, но, допив вино, почувствовал себя немного лучше — стало теплее, головная боль малость поутихла.

С этого момента в голове у меня все смешалось. Помню только, что пару раз я с кем-то подрался, а потом поздно вечером вошел в какой-то бар — уже почему-то в Нью-Джерси — и облевал там всю стойку.

Однажды утром я проснулся в огромном сером металлическом ящике, стены которого находились так далеко, что до них невозможно было дотянуться.

Крышка ящика опускалась все ниже, пока, наконец, не застыла. Рядом со мной вповалку лежали совершенно незнакомые люди, время от времени издававшие тихие протяжные стоны.

Не помню, сколько я провалялся на полу, пока до меня дошло, что я вовсе не в ящике, а в самой обыкновенной кутузке, и камере для пьяных.

Казалось, сначала время еле-еле ползло, а потом рванулось вперед и полетело на широких крыльях. Я попробовал досчитать до шестидесяти, чтобы получше представить, сколько же это — минута? — но едва начал, голова как будто взорвалась от боли, и я закричал, потому что был уверен, что умираю.

Тут же со всех сторон на меня заорали, чтобы я заткнулся. Я перекатился на живот и, прижавшись лбом к холодному полу, застыл.

Когда боль наконец ослабла, я смог сесть и осмотреть себя: ботинок не было, бумажника тоже. Так же бесследно исчезли плащ, пиджак, галстук, часы, ремень, школьное кольцо. И даже стеклянный глаз.

Я нашел свободное место у стены, сел и задремал. Иногда я плакал, но к тому времени, когда в камеру вошел надзиратель и выкрикнул мое имя, самое худшее было уже позади. Я был полностью опустошен — и морально, и физически.

Надзиратель отвел меня в маленькую узкую комнатушку с обшарпанным деревянным столом и четырьмя стульями и вышел. В углу сидел Джонсон. Увидев меня, он встал.

— Ну что, протрезвились?

— Да.

— Я вас искал, вот и решил сюда заглянуть на всякий случай. Здесь у меня работает приятель, так что вас сейчас отпустят.

— Какой сегодня день?

— Двадцать пятое октября.

Значит, я был в полном «ауте» без одного дня две недели!

— М-да, наверное, я слегка переборщил?

— Мне кажется, вам многое хотелось забыть.

— Это точно.

— Идти-то сил хватит?

— Куда?

— Сначала ко мне. Помоетесь.

— Джонсон, у меня глаз украли.

— Ничего, купим новый.

Ему пришлось нянчиться со мной, как с заблудившимся ребенком. Жил он в тесной квартирке на Западной 46-й улице неподалеку от Девятой авеню. Я назвал ему свой отель и имя, под которым зарегистрировался, и он поехал за моим чемоданом. Когда я впервые подошел к зеркалу, то испытал настоящий шок.

Исхудавшее лицо, заросшее густой щетиной, всклокоченные волосы, пустая глазница воспалилась и покраснела.

Когда Джонсон вернулся, я сидел на диване, завернувшись в его халат.

Помимо моего чемодана он привез повязку для глаза, пока не было нового протеза. Я переоделся в свои вещи, а потом он достал почти полную бутылку джина «Гордон».

— Хотите?

— Только не сейчас, — я поспешно покачал головой. — Недельки через две, может, и не откажусь от стопочки, а пока...

— Значит, все кончено?

— Да, на все сто.

— Это хорошо. У меня для вас кое-что есть. — Он сунул бутылку в ящик комода под рубашки, вышел из комнаты и тут же вернулся с маленьким белым конвертом.