Человек, с которым нельзя говорить   ::   Честертон Гилберт Кийт

– Поскольку мои грехи – как багряное, – сказал незнакомец, мягко склонив голову, – мое присутствие здесь и впрямь опасно. Отчего бы вам не арестовать меня?

– Вы только и ждете, не арестуем ли мы вас, – злобно сказал министр. – Во всяком случае вам не арестовать нас и целый социальный механизм. Неужели вы думаете, что мы позволим этому ржавому гвоздю остановить колесо прогресса?

– Неужели вы думаете, – сурово спросил другой, – что все колеса вашего прогресса сделали хоть что-то, кроме того, конечно, что давили бедняков? Нет, я не имею чести быть одним из граждан вашего государства; одним из тех счастливых, радостных, сытых, благополучных граждан, которых вы морите голодом. Но я и не подданный другого государства, и у вас будут особые трудности, если вы хотите выслать меня на родину.

Министр яростно шагнул вперед – и остановился, а потом, крутя усы, словно позабыл о самом существовании собеседника и отправился догонять полицию.

– Кажется, тут немало тайн, – сказал мистер Понд своему другу. – Во-первых, почему его надо выслать? Во-вторых, почему его выслать нельзя?

– Не знаю, – сказал Маркус и поднялся, чопорно нахмурившись.

– Я как будто начинаю догадываться, кто он такой, – сказал мистер Понд.

– Да, – мрачно сказал Маркус, – а я начинаю догадываться, чем он занят. Догадка не из приятных. – Он резко пошел прочь от столика и одиноко зашагал по улице.

Мистер Понд остался сидеть в глубоком раздумье. Спустя несколько минут он встал и направился к столику, за которым все еще сидел книготорговец Хасс, в несколько мрачном величии.

Пока он пересекал запруженный народом тротуар, с улицы, покрытой сумерками, донесся шум, и ему стало ясно, что огромная серая толпа забастовщиков движется по той самой дороге, по которой перед тем прошла полиция, только что очистившая редакцию. Но причина криков была более частная и даже личная. Полумертвый от голода сброд, окинув гневным взором темную нарядную толпу респектабельных людей у кафе, заметил, что нет запрещенных листовок, и вдруг увидел знакомый красный сигнал, развеваемые ветром страницы в руках мсье Луи, который читал их с неизменным спокойствием. Забастовщики остановились и приветствовали его, как солдаты; приветственный клич, сотрясая фонарные столбы и небольшие деревья, понесся к человеку, который сохранил верность алому лоскуту. Мсье Луи поднялся и вежливо поклонился. Мистер Понд присел к своему приятелю книготорговцу и стал с интересом изучать обрамленное бакенбардами лицо.

– Наш друг вон там, – сказал он наконец, – вот-вот станет вождем революционной партии.

Замечание это странно подействовало на мистера Хасса. Он неуютно вздрогнул и сказал:

– Нет, нет, что вы! – И, вернув лицу сдержанность, с необычной четкостью произнес несколько сентенций: – Я сам из буржуазии и пока сторонюсь политики. Ни в какой классовой борьбе я не участвую. У меня нет оснований примыкать ни к протесту пролетариата, ни к нынешней фазе капитализма.

– О! – сказал мистер Понд, и глаза его озарились догадкой. – Искреннейше прошу меня простить! Я не знал, что вы – коммунист.

– Я этого не говорил! – воскликнул Хасс, потом резко добавил: – Скажите, кто-то меня выдал?

– Ваша речь выдает вас, как выдавала Петра-галилеянина, – сказал Понд. – Каждая секта говорит на своем особом языке. Можно заключить, что человек – буддист, когда он уверяет, что он не буддист. Это дело не мое, и, если хотите, я умолкну. Просто вон тот человек, кажется, очень популярен среди забастовщиков и мог бы их возглавить.

– Нет, нет и нет! – вскричал Хасс, ударяя по столу обоими кулаками. – Он никогда их не возглавит! Поймите, мы – научное движение, мы – не моралисты. Мы покончили с буржуазной идеологией добра и зла. У нас – реальная политика.