Requiem   ::   Караковский Алексей

Утром, просыпаясь, хватаю скрипку, но врет первая же нота и я понимаю, что это совершенно бесполезно. Кладу скрипку на стол и иду курить, совершенно опустошенный. Заходя в метро, показываю тетушке на контроле свой проездной и замечаю у нее на стекле будки документы каких-то непонятных людей, видимо, утерянные. Почему-то мне кажется, что эти люди давно умерли. С таким чувством спускаюсь в метро и еду в институт на занятия, впервые за неделю. - Здорово, старик, как дела? - спрашивает на бегу однокурсник. - Живу, как видишь, - отвечаю и проскакиваю в аудиторию. Семинар ведет доцент Сытин. - А что Вы можете сказать по этому вопросу, спрашивает он меня. Я монотонно и скучно, так же, как и он, отвечаю ему по теме. Придраться не к чему, он, скрепя сердце, засчитывает ответ. Затем спрашивает тему прошлого семинара (невзначай), и все начинается сначала. К концу занятия я довожу его своим пофигистичным видом, и он, дав задание на следующий семинар, уходит на шесть минут раньше, сердито хлопнув дверью. Следующая лекция есть, но ее как бы и нет. Я знаю наперед, что там будет, и мне неинтересно. Иду пить вино с сокурсниками, в том числе со старостой моей группы. Скучно. Еще было бы скучнее, если бы так было каждый день, но я в институт езжу редко, только когда надо сдавать текущие хвосты, и реже просто так, как сегодня. Собственно, днем делать нечего. В институт не езжу не потому, что есть чем заняться кроме него, а потому, что там скучно и хочется спать. Весь последующий день сижу в библиотеке или, что реже, гуляю по Москве в поисках выпивки или случайной подработки где-нибудь на рынке или что-то типа этого. Езжу по городу с фотоаппаратом и снимаю разные разности - для себя. За последние четыре года этой деятельности собрал три альбома фотография, в том числе альбом под названием "Худшие примеры российской архитектуры XX века", куда входит большой раздел "Антология московских помоек первой половины 90-х годов XX века". Фотографирую, за редкими исключениями, только в цвете, а потом долго любуюсь на результаты проделанной работы. Показал как-то раз сестре, но когда она спросила, зачем все это, я не нашел, что ответить, и больше не показывал никому. Возвращаюсь домой в переполненном вагоне. а станции "Спортивная" (святая станция имени лужниковского рынка) поезд надолго останавливается. Машинист своим голосом рвет связки динамика: "Отпустите двери! Двери отпустите! Если вы не отпустите двери, поезд дальше не пойдет! Это вы должны торопиться, а не я!" Маленький ребенок на другом конце вагона громко и картаво повторяет за машинистом несколько раз: "Отпустите двели!" В конце концов поезд плавно едет дальше. Впрочем, на станции "Парк Культуры" объявляют, что "поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны". Я выхожу из вагона и, видя разномногообразие толпы вокруг, решаю выйти из метро на Остоженку. Иду по улице, держа фотоаппарат в руках мало ли что можно встретить на пути. Вдруг здание церкви где-то довольно близко привлекает мое внимание. Я спускаюсь в переулок и, наконец, выхожу к церквушке, точнее, к высокому дощатому забору, окружающему ее. а заборе полустерная надпись мелом: "...церковь... Зачатьевского монастыря... 1496". Я обхожу забор кругом, пытаясь пройти вовнутрь, но везде все прочно забито досками, даже перелезть почти невозможно. И вдруг я останавливаюсь, словно пораженный молнией. Из церкви, забитой и заколоченной, слышна музыка, моя музыка! Я узнаю ее и прислушиваюсь, даже, против обыкновения, не пытаясь зафиксировать ее в памяти. е может быть! Эта музыка - наяву! Стою, завороженный, на одном месте, а люди, столь разные, но при этом одинаково безликие, проходят мимо меня, не замечая. Либо они не слышат музыки, либо они не знают, что это моя музыка. Я тоже не обращаю на них внимания и только слушаю, слушаю...