Без света   ::   Вагнер Николай Петрович

Сиверко гудет, дождь так и льет, ни зги не видно. Только вдруг слышу, кто-то в оконце: тук, тук, тук!

- Господи, - думаю, - кому бы это? Перепужалась шибко.

- Кто, мол, тут? - Не отвечают.

Засветила фонарь, накинулась шубенкой, выходку. А под окном мужичонка-дедушка сидит, древний, надревний, совсем седой да весь мокрый.

- Откуда, - говорю, - странствуешь, божий человек?

А он бормочет, бормочет, жует, чавкает, машет руками, а ничего не разберешь.

Подумала я тогда: пустить его, аль не пустить в избу? Старче древний, еле дышит. Как бы, мол, беды не нажить. Пустишь его, а он в ночь-то помрет!

А он оперся на подожок-то, да как заплачет, таково жалобно, ровно ребеночек махонький, а слезы так и капают на бородку седенькую.

Ввела я его в избу, положила на печь, напоила мяткой да шипишным цветиком. Наутро старче совсем окреп.

Пожил старче денек-другой. Подумала я, поглядела. Вижу - тихонький да простенький, больше спит, да богу молится.

- Пущай, - думаю, - живет в избе, куда, мол, его погоню, старца древнего? Словно он ребеночек махонький. А тут стужа такая лютая настала. Куда, мол, его на мороз погоню? Авось не объест. Как-нибудь зиму проживем. И мне будет спокойнее вдвоем в избе жить. Все как будто я не одна.

- Голод у нас, - говорю ему. - Не знаю, чего есть будем.

А он вытащил котомочку, развязал. Полна котомочка лепешками.

- Вот, - говорит, - лепешечки. Господь не оставит. Будем сыты. Проживем.

И поселился он у меня до весны, зиму коротать.

IV

А зима все лютей да лютей становится. Каждый день такие морозы стоят, просто - страсть. Измаялись мы совсем. Стужа да голод - вконец изморили.

Стала и у меня крупка подбираться. Остался один мешочек.

- Ну! - говорю старику, - мучки мы деткам оставим, а сами будем голодно месиво есть.

Вот натолкем мы сушеных грибков, да с мякиной намешаем, да чуточку, саму малость, с наперстка два, подсыпим мучки, замесим и лепешечек напечем.

Ну, и ничего, питались мы этими лепешечками вплоть до масляной.

А признаться сказать, мы и масляну, кака-така, забыли. Кака уж масляна, когда ни у кого и мучки, почитай, нет!

Каждый день народ собирался за гумном, знаешь, там тако место есть, кругом прозывается.

Помирать-то одному в избе неохотно, ну, и ползут все на круг. Испитые такие да желтые, страсть смотреть!

Кажинный день кого-нибудь везут хоронить.

Каждый день десяцкий обходил избы: не вымерли ли где?

А то с семьей Антипа Касмарева беда приключилась. Три бабы, да два парня, да мальчонок - все перемерли. А нам это и невдомек: почему, мол, никто из них на круг не приходит? - Да через неделю кто-то в избу к ним заглянул; а они все мертвые! - Ребеночек - вон с Васену - так тот на порожке, голубчик, свернулся, ручки к животику поджал, да так и застыл - ровно спит...

Дух от них из избы-то несет такой самый противный. Знамо дело мертвечина, все равно, что падаль.

Ну, после этого мы уж и доглядывали друг за дружкой. Как если что... так сейчас и убираем.

V

Святая была поздняя. К Святой мы все прибрались. Чистые рубахи понадевали, друг с дружкой попрощались. Как есть к отходу изготовились.

На последних днях Святой говорю я старичку:

- Мучки-то у нас почти ничего не осталось. Чем мы деточек-то прокормим?

Старичок мой полез на печку, добыл свой кошель - развязал. Глядь!.. а у него почитай все лепешечки-то целы, да и те, что мы напекли из грибков, почитай, не съедены лежат.

- Как это ты, - говорю, - божий человек, чем питался?

- А я, - говорит, - половиночками. Ты съешь целую лепешку, а я, - говорит, - половиночку - вот оно и накопилось.

Отобрал он лепешки с грибами.

- Вот это, - говорит, - мы будем есть, а это будем деточек кормить, а там - что бог даст.

Только не привел бог долго держать вас на лепешечках.

Настало воскресенье. День был такой ладный. Тепло; солнышко светит.