Бульвар под ливнем (Музыканты)   ::   Коршунов Михаил

Для этого вы обладаете самым важным, на мой взгляд, - несомненностью чувств".

После разговора с Валентином Яновичем Андрей пытался понять и оценить себя, свое прошлое и свое настоящее. Быть в нервном превосходстве над другими? Над Ладькой? В ответ на его удачу в жизни он должен противопоставлять свою боль в жизни, свою неудачу? Нет. Он несправедлив к себе, и это тоже не от силы, а от слабости. Он унижает себя. Опять боязнь, неуверенность.

За своей работой, борьбой за успех он не сумел увидеть и понять Риту. Да, да, да. Помочь ей. Он ведь все время искал себя, только себя. Он ее очень любил, но еще больше любил свою мечту о Великом Скрипаче. И он проглядел в своей личной жизни Риту. Закономерность творчества? Увлеченность? Эгоцентризм? Андрей никогда не спрячется в этом от самого себя.

Эгоцентризм - это крайний индивидуализм; не просто индивидуализм, а крайний. Сила таланта как сила жестокости, что ли? К себе? Ко всем другим. И опять во имя себя, своего таланта?

Игра словами, вот он чем сейчас занимается. Оправдывается, выкручивается. И разве только так все может быть? Разве только эгоцентризм?

Андрей вспомнил Олю. Как она спокойно и естественно заняла место в жизни, была к этому готова. Была готова к подлинному общению с людьми через свою музыку. Оле помогала ее внутренняя тишина, предельная сосредоточенность, способность оценивать себя и окружающую действительность. Теперь он знает Олю, только теперь.

Он видел Олю перед ее отъездом в Лондон в консерваторском читальном зале. Она сидела за столом, наклонив голову и придавив ладонями уши, чтобы сосредоточиться над тем, что она читала. Андрей незаметно подошел к ней и тронул за локоть. Чибис опустила руки, подняла голову. Она взглянула на Андрея, и это был взгляд близкого ему и понятного человека.

Андрей сел рядом, и они начали шепотом разговаривать. Чибис сказала, что скоро перейдет с вечернего отделения на дневное. Бабушке надбавили пенсию, да и она тоже на дневном отделении будет получать стипендию. Как-нибудь им хватит. Андрей спросил о поездке в Лондон. Она сказала, что заканчивает программу. Потом спросила: как он сейчас?

- Ничего, - ответил Андрей. - Впрочем... не знаю.

- Это пройдет, Андрюша. - И тут же перевела разговор, сказала, что встретила Машу Воложинскую. Такой же ребенок, но только большой, у которого постоянно сваливаются с носа очки.

- Давно не встречал, - сказал Андрей. - Франсуазу видел, взрослая и красивая.

- Они все теперь взрослые.

- А мы?

- Старики, очевидно, - улыбнулась Оля.

Андрей улыбнулся в ответ:

- Ты совсем неплохо выглядишь.

- Андрюша...

- Конечно. Надо чем-то подтвердить?

- Не надо. Ты говорил мне правду. - Оля опять перевела разговор. - А Гусева не видел? Занимается древнеармянскими нотами. Тысячи рукописей - и не разгаданы. Кажется, называются "хазовые знаки". Достал фотокопии, сидит над ними.

- Беспощадная личность.

- Мне он нравится, - сказала Оля.

- Мне тоже, - сказал Андрей.

- Кира Викторовна о тебе спрашивала.

- Зайду к ней. Что там в школе нового?

- Живут. Организовали совет по содружеству с музыкальным училищем в Петропавловске. Собирают для них ноты.

- Как турниры "Олимпийские надежды". Буйно мы забавлялись.

- Назвали "Слушайте все".

- Не то, а?

- И мне кажется.

- "Мажоринки" выпускают?

- "Контрапункт".

- "Мажоринки" лучше.

- По-моему, тоже. Мы старики, если нам все наше лучше.

Они помолчали.

Андрею было спокойно с Олей. Разговор о ребятах, о школе был ему приятен, он ни к чему не обязывал, не вызывал ничего, кроме доброй улыбки, как всегда вызывает улыбку школьное прошлое, хотя это и было совсем недавно, но казалось, что все было очень давно и что ты с тех пор совсем изменился; во всяком случае, в твоей жизни произошли серьезные перемены.