Быль-Небыль   ::   Сандрар Блез

Глаза ее были закрыты, но клюв - широко открыт. Она не шевелилась. И только шея ее то вздувалась, то опадала и из горла доносилась барабанная дробь:

- Ндьёро-ндьёро-ндъёро!

И когда в первый раз прозвучало "Ндъёро!", стада, смяв ограду из терновника, за которой они паслись, устремились в широко открытый клюв. И когда во второй раз прозвучало "Ндьёро!", хижины и все, что в них было: горшки и горшочки, сделанные из бутылочной тыквы, кастрюли, - все бросилось бежать и устремилось в широко открытый клюв. И когда в третий раз прозвучало "Ндьёро!", мужчины, женщины и дети со всем оружием и вещами, которые были на них, вдруг завертелись, как сумасшедшие, и устремились в широко открытый клюв.

Огромная птица все проглотила, а потом открыла глаза.

Кругом была пустыня. Она съела все. Вдруг она увидела кем-то потерянный половник: она спрыгнула с баобаба и проклевала в нем дырку. Она нашла еще больную собачонку, старый коврик-плетенку и маленького цыпленка. Она проглотила всех. Среди пепла теплился огонь. Она проглотила его целиком. Поднимался еще слабый дымок. Она проглотила и дымок. Больше не осталось ничего, совсем ничего.

Тогда она снова взгромоздилась на свой насест и притихла.

Ничто не шевелилось.

Вдруг птица услышала слабый-слабый шум. Тихий-тихий-слабый-шум. Кто шумит? Кто кричит? Слабый-слабый-тихий-шум!

Оказывается, это хныкал маленький ребенок.

О нем забыли. Он был совершенно голый. Один на целом свете. Он сучил ножками.

Птица спрыгнула с баобаба, чтобы его съесть. Но огромный кузнечик подтолкнул младенца головой так, что тот очутился в крысиной норе. Птица проглотила кузнечика, но не смогла достать ребенка, который скатился в глубь норы. Нора была слишком мала для того, чтобы птица могла просунуть туда свой толстый клюв.

Тогда птица снова уселась на насест, но спала теперь уже в полглаза.

Ничто не шевелилось. Трам-там-там-хлоп-хлоп-плям-плям! Кто-сидит-там? Чем-он-занят? Наверху-там!

Птица открыла второй глаз.

Это был все тот же младенец. Ему было уже три месяца. Он сидел на вершине термитника.

О нем забыли. Он был совершенно голый. Один на целом свете. Он сучил ножками.

Птица спрыгнула с баобаба, чтобы его съесть. Но сильный термит толкнул ребенка головой внутрь термитника. Птица проглотила термита и сам термитник, но не смогла достать ребенка, забившегося вглубь - в земляной ход термитов. Вход в него был слишком узок для того, чтобы птица могла втиснуть в него свой толстый клюв. Тогда птица снова уселась на свой насест, но уже больше не спала.

Ничто не шевелилось. Бах-бух-в-железный-гонг-ух! Ух! Кто-там-бьет? Что-кует? Бах-бух!

Птица моргнула. Это был тот же самый младенец. Ему было уже шесть месяцев. Он работал в кузнице. От ярости птица ощетинилась перьями.

- Что?

Били молотом по железу.

- Что? Что? Средь бела дня!

Разные личинки, слепой народец, суетились вокруг кузницы.

Тысячи червей вылезли из земляных нор. Все таскали тележки с рудой и углем и сваливали это в кучу, огромную кучу. Птица спрыгнула с баобаба. Сначала она принялась поедать червей и личинок, но это оказалось не так-то просто, ведь их было видимо-невидимо. Потом она попыталась поймать ребенка, но он сидел в кузнице. Тогда птица съела кузницу. Ей стало очень не по себе, так как в кузнице было полным-полно здоровенных кусков железа и видимо-невидимо металлических стружек.

Когда она попыталась поймать ребенка, тот убежал и спрятался в куче руды и угля. Птица прибежала за ним следом, но стала она уже тяжелой-претяжелой. Она начала клевать кучу и проглотила весь уголь и всю руду, а было их видимо-невидимо.

Птица проглотила огромную кучу, а ребенка нигде не оказалось. Она нашла только маленькую шкатулку, ослепившую птицу своим ярким, как солнце, сиянием.