ДЕТСТВО МАРСЕЛЯ   ::   Паньоль Марсель

А ствол-то какой длинный, полюбуйтесь: ни дать ни взять настоящая удочка! И взгляните, — добавил он, понизив голос, — на прикладе вырезаны арабскими— буквами инициалы! Он показал нам— письмена, похожие на горстку запятых, и прошептал: — А и К. Соображаете?

— Уж не утверждаете ли вы, — спросил отец, — что это собственное ружье Абд-эль-Кадира [7] ?

— Я ничего не утверждаю, — ответил старьевщик с полным убеждением, — но мы и не такое видели! Имеющий уши да слышит! Даю вам еще в придачу экран для камина с ажурным рисунком на меди, зонт-палатку (он будет как новенький, стоит лишь вам сменить на нем холстину), тамтам [8] с Берега Слоновой Кости — это музейная редкость — и портновский утюг. Ну как, идет?

— Подходяще, — ответил отец. — Но я хотел бы еще вон ту старую клетку для кур.

— Ага! — сказал торговец. — Согласен, что она старая, да служить-то она может не хуже новой. Так и быть, уступлю и ее, но делаю это только для вас!

Отец протянул сиреневую кредитку — пятьдесят франков. Склонясь в полупоклоне, старик величественно принял деньги.

Потом, когда мы уже кончали запихивать нашу добычу под туго затянутые веревки, а хозяин лавки раскуривал свою трубку, он вдруг сказал:

— Мне очень хочется сделать вам подарок — кровать для малыша!

Он скрылся за лесом шкафов, потом вынырнул оттуда, сияя радостью. На вытянутых руках он нес деревянную раму складной кровати, сколоченную из четырех ветхих брусьев, да так непрочно, что этот прямоугольник при малейшем прикосновении вытягивался в ромб. К одному его краю был прибит обойными гвоздиками обтрепанный кусок мешковины, который реял в воздухе, как знамя нищеты.

— По правде сказать, — заметил он, — здесь не хватает двух пар ножек. Достаньте четыре бруска, и вы получите полное удовольствие: ваш мальчик будет почивать на этом ложе, как турецкий паша!

И старик изобразил турецкого пашу, сложил крестом руки на груди, томно склонил голову набок и закрыл глаза с блаженной улыбкой.

Мы рассыпались в благодарностях; его, по-видимому, это растрогало, и, подняв правую руку так, что мы увидели грязноватую ладонь, он воскликнул:

— Погодите! Есть еще один сюрприз для вас!

И старьевщик снова кинулся к себе в лавку. Однако отец уже надел лямки и впрягся в тележку; он рванул вперед и резвым аллюром пустился с горки, вниз по бульвару Мадлен. А щедрый старец выскочил из лавки и стоял на краю тротуара, развернув во всю ширь огромный флаг Красного Креста. Но мы подумали, что возвращаться не стоит.

Мама поджидала нас у окна. Завидев прибывающий груз, она тотчас исчезла и через минуту оказалась на пороге.

— Жозеф, — сказала она, как это было заведено, — неужели ты внесешь эту пакость в дом?

— Эта пакость, — отвечал отец, — послужит материалом для дачной мебели, от которой ты потом глаз не отведешь. Дай только срок, мы ее приведем в порядок! У меня все идет по плану, я знаю, чего хочу.

Мама покачала головой и вздохнула, а Поль прибежал помогать нам выгрузить вещи. Мы отнесли наше новое имущество в погреб, где отец решил устроить мастерскую.

Труды наши начались с кражи: мне поручено было выкрасть из ящика кухонного стола железный уполовник.

Мама долго его искала и много раз находила, но никогда не узнавала, потому что мы расплющили уполовник молотком, превратив его в лопатку штукатура.

Этим орудием, достойным Робинзона Крузо, мы воспользовались, чтобы вцементировать в стену погреба два железных бруска с четырьмя шурупами, которые удерживали в равновесии колченогий стол, возведенный нами в ранг рабочего станка.

На нем мы установили скрипучие тиски — правда, они сразу сбавили тон, когда их смазали маслом.