Черный треугольник (Розыск - 1)   ::   Кларов Юрий

Мягко ступая ногами в шерстяных носках - сапоги, видимо, оставил в ризнице, подошел к нам и, обнажив в улыбке золотые зубы, шутовски представился:

- Краса и гордость революционной Балтики Николай Севостьянович Волжанин.

Дубовицкий укоризненно покачал головой:

- Ну зачем же по трубе? Ведь есть лестница... Нехорошо.

- Эксперимент, товарищ Дубовицкий.

- Какой эксперимент?

- Проверочка. Проверял, могли ли те, что ризницу грабанули, этот риф взять.

- Ах, вон оно что?

- Передохну чуток - наверх полезу.

- Шею свернете, - сказал я. - Не советую судьбу искушать.

Он зыркнул на меня глазами, пригладил ладонью мокрую от пота челочку:

- Судьба - баба добрая!

- Как для кого...

- Для моряков, понятно. Меня лично она навек полюбила, не первый год с ней марьяжу. Так что до свиданьица наверху.

Проводив глазами матроса, Дубовицкий меланхолично заметил:

- Вот с каким кадром приходится работать, Леонид Борисович!

Я был согласен с его невысказанной, но подразумевающейся характеристикой. Похожих "братишек" я навидался в Петрограде, когда участвовал в разоружении матросов-анархистов Второго флотского экипажа. Но Дубовицкий зря рассчитывал на мое сочувствие: даже когда он был прав, я все равно не мог преодолеть свою антипатию к нему.

Волжанин с ловкостью кошки карабкался по трубе. Кажется, судьба к нему действительно благоволила...

Я повернулся к Димитрию:

- Вы будете нас сопровождать при осмотре, Александр Викентьевич?

- Если в этом имеется надобность... Правда, меня ждут в синодальном доме...

- Не смею задерживать, Александр Викентьевич.

Когда архимандрит ушел, Дубовицкий удивленно сказал:

- Вы, оказывается, знакомы с его высокопреподобием?

- Без малого двадцать лет. Он преподавал в семинарии, где я учился. В миру его звали Александром Викентьевичем. Александр Викентьевич Щукин.

- А матросик-то курносик вскарабкался! - подал голос Артюхин. - Ну чистая кошка!

Мы задрали головы. Волжанин, который казался снизу совсем маленьким, помахал нам рукой и скрылся в проеме углового окна.

"Вот сукин сын", - подумал я и сказал:

- Повезло вам, Виталий Олегович, с пополнением. Каких лихих ребят прислали, а?

- Разумеется, разумеется, - кисло согласился он.

III

Мы прошли мимо сложенных вдоль стены разобранных шкафов, упакованных в рогожу.

В полутемном зале с застоявшимся воздухом пахло пылью, лампадным маслом и чем-то горелым. На каменных стенах темнели разводы копоти. Под ногами хрустело стекло. Осколками был усеян весь пол. Неподалеку от прямоугольной глубокой ниши валялись обрывки веревок и куски брезента. Тут же несколько окурков, молоток, сплющенная позолоченная чаша, наполовину пустая бутылка с какой-то жидкостью.

- Видимо, здесь грабители упаковывали похищенное, - заметил Дубовицкий.

- Я всегда восхищался вашей проницательностью, Виталий Олегович.

Он покраснел, суетливо достал портсигар, но вовремя спохватился и сунул его обратно: в ризнице курить не полагалось...

- Вы богаты папиросами? - Папиросы, как и духи, были высшего разбора. Давно я не курил таких папирос...

Недалеко от окна лежала груда скомканных парчовых, бархатных и шелковых одеяний. Помощник ризничего, рябой монах в выцветшей камилавке, поспешно поднес лампу. Но в без нее хорошо были видны переливающиеся гиацинтом архиерейские мантии с бархатными скрижалями на груди; шитые золотом плащаницы; старинные, почти в человеческий рост, греческие ризы с вырезом для головы; ризы иерархов православной церкви - саккосы и полиставрии.

Когда-то на экзамене в семинарии меня основательно гоняли по духовным одеяниям. Экзаменатор, ехидный тощий старичок, которого непрестанно мучила икота, по каким-то соображениям, а может, просто из вредности характера, обязательно хотел меня срезать.