Дверь   ::   Погодин Радий Петрович

Женщина-председатель охладила его стальным свечением своих плоских глаз. Но Петрову показалось вдруг, что в их глубине, в запредельной дали, заголубело и зазеленело ожидание.

КАНАРЕЙКИ ДУШИ

Дом был семиэтажный, с высоким гранитным цоколем и великолепным парадным входом, торжественным, как вход в казначейство.

Петров отыскал дворника, объяснил цель своего прихода и попросил либо доверить ему ключи, либо сопровождать его. Дворник, темноликая горянка, сорвавшая голос, как потом выяснилось, на конкурсе в театральный вуз, пнула ногой в решетку подвального окна и прошептала пугающе:

- Клуч там. Внызу. Иды.

- Спасибо, - сказал Петров тоже шепотом и пошел в подвал по широкой лестнице.

Кошками не пахло. Пахло дезодорантом.

На площадку подвального этажа выходили две стальные сварные двери. На одной висел замок, густо смазанный солидолом. На другой белилами, да похоже пальцем, было написано: "Вход".

"Вход куда?" - Петров задумался над словами "вход" и "выход". "Дверь не может быть сразу входом и выходом; хоть она и едина, но существует принципиальная разница в подходе, даже в цветовом восприятии, в отношении тепла и холода, не вдаваясь в глубинный психологический аспект..." Мысль Петрова была прервана тонким голосом за его спиной, как бы свирелью. Петров отряхнул штаны и пиджак и попытался заглянуть себе за спину, полагая увидеть там кусачее насекомое. Звук, словно досадуя на Петрова, изменил форму, стал похожим на некую геометрическую фигуру - октаэдр синего цвета. Петров понял - фигура эта синяя рождается где-то в нем. Еще вчера он мог бы поклясться, что здоровый человек сам, без фонендоскопа, из всех своих внутренних звуков может расслышать лишь переливы в животе, звон в ушах, хруст в суставах, но чтобы нечто шестивершинное, - как все простодушные люди, Петров считал, что звук не имеет формы. Сейчас он явственно слышал могучее, свитое из многих звуковых волокон гудение медленно вращающегося акустического октаэдра.

- Хватит. - Петров потряс головой.

Гудение раздробилось, приобрело форму падающих из ведра кристалликов. Они сверкали и таяли и вскоре превратились в прогретую солнышком лужу.

На мелком скакал воробей и чирикал.

- Нервы, - сказал Петров.

Подумав, Петров понял, что чирикает у него в груди, и не какой-то отдельный орган, скажем бронх, но нечто непознанное - может, даже душа.

Эта догадка как бы согрела его.

Петров постучал. Дверь без скрипа раскрылась. Широкопузый мужик в расстегнутой ковбойке - с волосами сивыми, густыми и вислыми, как на козле, сказал:

- Еще один странник приблизился к нашему роднику. Входи, брат.

У мужика была пегая борода, похожая на разъяренную кошку. Петров заслонился даже.

За дверью гудела котельная. Чисто было. Вдоль стен и по потолку тянулись крашенные в разный цвет трубы, отчего возникало впечатление важности происходящих тут теплообменных процессов. Прямоугольный, как сундук, оштукатуренный паровой котел был эмалево-белый, а манометры и вентили на нем - эмалево-красные. Пол, выстланный двухцветной керамической плиткой, влажно блестел.

В топке синхронно подрагивали газовые синие свечи - ровными рядками, как перья лука на грядке. Иногда по ним проносились искры - это сгорали случайно залетевшие в топку пылинки.

- Стерилизованный огонь, - сказал мужик-кочегар. - Равномерная температура. Ничейное счастье. Отогрей руки, странник.

Ноющая мысль, привычная, как гастрит, сложилась в слова: "Не позабыть бы купить кефир. Может, лучше уйти?"

Но тут же в груди раздалось чириканье. Теперь уже не один воробей ликовал возле лужи, просвеченной солнцем, а целая стайка.

"С кефиром успеется. Кефир никуда не уйдет. Кефир облагораживает микрофлору кишечника. Препятствует дискомфортности и диспепсии".