Январь 1944   ::   Пантелеев Алексей Иванович

Всю дорогу она без зазрения совести пугает меня "ленинградскими ужасами"...

...О том, что делается в городе сейчас, соседка наша говорит, закатывая глаза. Послушать ее, так от Ленинграда ничего не осталось.

- Улица Восстания? Вы жили на улице Восстания? (Отворачивается и зловеще покачивает головой.) Н-да.

- А что такое?

- Увидите.

- Нет, в самом деле!..

- Что же я буду вас пугать. Приедете - увидите.

- Но ведь там живут?

- Н-да. Живут.

- А Бассейная?

- Это какая Бассейная? Ах, Некрасова? От Некрасовой, если хотите знать, камня на камне не осталось. Там и на той и на этой стороне улицы объявления: ходить при артобстреле опасно.

Невольно ловишь себя на том, что губы у тебя пересыхают, а голос несколько спадает и становится каким-то сиплым.

- Простите, а как же... кхе-кхе... люди ходят?

Снисходительно улыбнулась.

- Увидите, увидите, дорогой товарищ! - И, по-матерински погладив мою руку: - Не волнуйтесь.

Через полчаса упомянул в разговоре, что мне нужно будет съездить на Васильевский остров.

- На Васильевский?! Съездить?! Ну, с этим придется несколько лет подождать. Трамваи идут только до набережной, дальше - сплошные развалины.

И так далее, в этом же духе. Правда, у меня есть маленькая надежда, что тетенька кое в чем пересаливает и привирает, но все-таки подготавливаю себя к худшему. Из памяти не выходят руины Волховстроя. Таким - или почти таким представляется мне и Ленинград.

14.1. Ленинград, "Астория"

Записываю коротко то, что осталось в памяти из путевых впечатлений.

Я уже упоминал о моем втором соседе - молодом инженере, работающем на Второй ГЭС. Очень милый, начитанный, интеллигентный. С каким волнением, с каким неподдельным гневом говорил он об артиллерийском обстреле жилых кварталов Ленинграда.

- Неужели они, идиоты, не понимают, что каждый снаряд, выпущенный по городу, - это счет, по которому придется платить?! Ведь уже должны понимать!

Рассказывал о судьбе станции зимой 1941/42 года. Работала станция без перерыва (был перерыв на одну-две недели, когда замерзли котлы). Все, кто мог, приходили в положенное время, а уходили - позже положенного. Работа заключалась "в охране и сбережении энергетического хозяйства". Ток не вырабатывали - не из чего было.

- Звонят из Ленсовета: "Дай сто киловатт". - "Не могу. Сами при коптилках сидим".

Это - в те дни, когда в городе не выходили газеты, молчало радио.

Потом - праздник. Раздобыли торф, отогрели трубы, осветили цех, выработав в первый день, кажется, пятьдесят или семьдесят киловатт-часов.

...Рассказывал о том, как в прошлом году немцы разбомбили один из агрегатов станции. Над районом долго крутился немецкий самолет. Батареи молчали, думали - разведчик. Внезапно он "совсем как ястреб" спикировал и бросил бомбу - с очень большой точностью.

А совсем недавно дальнобойный снаряд разрушил новую столовую, над оборудованием которой долго и любовно трудился весь коллектив: столики с белыми скатертями, цветы и т.п.

...Тот же инженер, "по интуиции" угадав мою профессию, говорил:

- Что же вы нашего Тынянова не сберегли?..

"Наша Берггольц", - говорил он и по-настоящему радовался такому бурному, такому заметному росту ее таланта...

...Ехал в вагоне лейтенант, молодой, красивый, нарядный, из штабных. Все стоял в коридоре и рассказывал анекдоты, большей частью армейские и большей частью похабные.

Инженер мрачновато слушал, потом прикрыл дверь в купе и тихо, как бы извиняясь, сказал мне:

- Незачем нашей дамочке просвещаться.

...Ехал в одном из купе высокий худощавый человек, очень скучный и задумчивый. Все сидел в коридоре на откидной скамеечке, и посматривал в окно, и постукивал косточкой пальца по деревянной раме.

Разговорился с ним.

- В Ленинград?

- В Ленинград... да.

- В командировку или возвращаетесь?

- Нет.