Четыре листа фанеры   ::   Козловский Евгений Антонович

– То есть опознаете?

– Опознаю-опознаю, – отозвалась Алина откуда-то издалека и почему-то хихикнула: ей забавно показалось, что в один и тот же момент она потеряла мужа сразу в двух смыслах: морально и фактически. Не то что бы она держала его за святого, но ведь они поженились так сравнительно недавно! И потом: одно дело – предполагать, подозревать, другое – увидеть. То есть не труп увидеть, трупы она видела, а измену…

Еще один мент, услышав смешок и испугавшись, что придется одолевать Алинину истерику, сказал робко-нейтрально, словно сумасшедшей:

– Протокол подписать надо б…

Алина втиснулась в прожекторный уазик на сиденье рядом с водительским и завороженно наблюдала, как в узком свете переноски доцарапывает мент свой протокол.

– Они замерзли?

– Что? – оторвался мент от бумаги. – Кто?

Алина кивнула.

– Угорели, – отрицательно мотнул мент головою. – Отравились окисью углерода. Обычное дело. Мотор не выключили, чтоб печка грела. Притомились… – хмыкнул скабрезно, – и вот: отдохнули Преступление, как говорится, и одновременно наказание.

– А кто… она?

– Вам-то уже не все ли равно?

Это, подумала Алина, он сказал точно. Хотя в глубине души чувствовала, что ей все-таки, не вполне все равно, что будь, к примеру, рядом с мужем кто-нибудь из общих их семейных знакомых, то есть женщина, которую Алине приходилось принимать дома, разговаривать о женском и о прочем, угощать чаем и ликером – ей стало бы еще больнее. Смешно…

Мягко покачиваясь на рытвинах, вплыла в узкий проезд, едва не задевая гаражи черными лакированными бортами, огромная легковая машина, американская шестидесятых годов: «паккард» не «паккард», «шевроле» не «шевроле». Алина встретила ее взглядом, довела до остановки.

– Ладно, где подписывать?

Из «паккарда не «паккарда» вышел красивый, ладный мужик лет тридцати с небольшим.

– Опознала, товарищ капитан, – лениво подвалил к мужику сержант. – Ловко вы ее вычислили.

Товарищ капитан направился к гаражу – Алина уже выбралась из уазика, медленно наблюдала, – и наставив вроде ствола пистолета указательный палец сперва на одного, потом на другого несчастного любовника, сказал:

– Пиф-паф ой-ой-ой. – Продул воображаемый ствол от воображаемых остатков воображаемого дыма. – Которые в этом году? – спросил брезгливо-сочувственно.

– Двенадцатые, – отозвался сержант. – Наверное, уж последние. Весна, как говорится, идет, весне, как говорится, дорогу.

Капитан прошелся вокруг «Москвича», внимательно вглядываясь то в одну какую-то деталь – открывальную, что ли, кнопочку, то в другую, и констатировал:

– Несчастный случай. Экспертизу, конечно, проведите, но чувствую: толку не будет.

– Чувствует он! – буркнул своему напарнику-водителю сержант, с ночного звонка которого началось для Алины это мутное, это омерзительное утро. – Как будто без чувств не все ясно.

Капитан остановился на полпути, к лимузину: слух у него оказался отменный.

– Был бы ты, Гаврилюк, посообразительнее, я б тебе таких историй понарассказывал, в которых тоже все было ясно. А так смысла нет… – и пошел дальше.

– Как я поняла, вы тут старшин, – заступила Алина ему дорогу.

– А вы, как я понял, вдова, – полуулыбнулся капитан, и Алине показалось, что издевки в его интонации больше, чем сочувствия.

– А я вдова, – подтвердила с вызовом. – Я осознаю, что достойна презрения за… за такого мужа. И все же вы мне, может, объясните, почему меня доставили как преступницу? Почему я не могла приехать на собственном автомобиле?..

Капитан взял в ладони обе Алинины руки и повертел их, не то рассматривая, не то ей же самой демонстрируя тоненькие, хрупкие ее запястья, а потом отпустил и достал из кармана пару никелированных самозатягивающихся американских наручников, эффектно позвенел ими.