Камышовые странники   ::   Стерликов Анатолий Егорович

Те, что братья рубили из кусков свинца и обкатывали на диирмене. Свинцовые окатыши запечатывали войлочными пулями или бумажными пыжами. В каждую гильзу - по одному окатышу.

Харитон и Естен до войны немного дружили. И так уж случилось, что и воевали они в одном батальоне. Теперь бы Естен был джигджятом отца Егорова - другом то есть задушевным, для которого не жалко зарезать и последнюю овцу.

Дедушка Кожемурат всегда заворачивает к промысловику, когда бывает рядом с колхозной отарой, которую он пасет. Привяжет лошадь за корневище жузгуна, сядет на кошму, подобрав под себя ноги, молча слушает охотника. Лишь только теребит реденькую серебристую бородку. И по его морщинистому лицу катятся слезы. Егор догадывается: о войне речь, хотя отец с дедушкой Кожемуратом говорят по-казахски.

...Если бы дедушка Кожемурат пришел! Но не идет... Ни родителей нет, ни братки Володи. Никого. Егору скучно и тоскливо так, что даже и есть ничего не хочется. Хотя второй день во рту не было и макового зернышка. Это очень плохо, когда человек один-одинешенек. И когда совсем нечего делать...

Были бы овчарки - Егор катался бы верхом. А будь на дворе лето запрягал бы в арбу черепах. У него хорошая арба, прямо как настоящая. Оси железные, колеса - кругляши тополевые, кузовок - решетчатый. Все честь по чести. Запрягай и поезжай. Дедушка Кожемурат подарил.

Но возле зимовья не видно овчарок: где-то в песках гоняются за дикими кабанами. И черепах тоже нет. Как зарылись в июльскую жару в песок, так и не просыпались еще. Дрыхнут, сони.

Егор чувствовал, как у него на глаза наворачивались слезы. Но он знал: бесполезно плакать, когда один. Вытерев рукавом выкатившуюся слезу, мальчик принимается рассматривать газеты, приколотые деревянными клинышками к земляным стенам жилища.

Сквозь осколок стекла, вмазанного в скат крыши, на некоторое время проникал луч солнца. И тогда можно было хорошенько рассмотреть, что изображено на газетных листах. Под самой кровлей шагает аксакал* с большой торбой за спиной. Борода у него точь-в-точь как у Кожемурата: острая, загнутая к горлу. Егору штаны нравятся: много звезд и полос. Таких штанов он никогда не видел.

Отец объяснял Егору, что это никакой не аксакал, а жулик и разбойник. Он награбил много золота и сделал страшную атомную бомбу, от взрыва которой не только свинец, но и песок может расплавиться и как вода потечь. Поэтому-то люди до сих пор (хотя война кончилась) живут бедно: почти все золото истрачено на дорогую бомбу. А зовут разбойника янки.

Еще Егору нравилась буква "К", повторяющаяся в одном из слов. Как-то он спросил у матери: "Что это такое?"

Занятая латанием одежды, она взглянула на буквы, по которым мальчик водил пальцем, и сказала: "Кавкас". Так Егору послышалось. Хотя, конечно, было напечатано "Кавказ".

"Кавкас" теперь закрыт стеблями трав, свисающими по земляным стенам. Они попротыкали газеты и растут не вверх, а вниз, повинуясь закону тяготения. Лишь концы их загибаются кверху.

В жилище мало света, поэтому стебли почти без листьев. Одно название что трава. Длинные стебли, напоминающие червей, с каждым днем становятся все длиннее. Бледно-зеленые пучки совершенно закрыли "Кавкас". А сами газетные полосы пожелтели, высохли, вздулись и стали похожи на коржи, из которых мать готовила вкусную лапшу. Но это было так давно!

Егор взял деревянную ложку с обкусанными краями и почернелым изображением цветка, когда-то яркого, как подсолнух. Направился за печку, где стоял казан* с баландой. Став на колени, принялся черпать ложкой.

Нынче баландой с пренебрежением называют плохо приготовленное первое. А в трудные времена баланда - мука, замешанная на воде, - спасала людей от голодной смерти.

Но Егору не удалось как следует поесть. Притащились кутята.