Лето в Михалувке   ::   Корчак Януш

Теперь отец болен, школу закрыли, учительница уехала далеко, в Америку, и там ее тоже, наверное, любят дети

А как хотелось бы Ойзеру учиться!

Ойзеру не нравятся шумные игры, зато он любит слушать интересные сказки и рассказы. Он знает, что воспитатель его любит, но никогда ничего у него не попросит: ни флажок, ни мячик, ни красивую вилку, ни горбушку. Отец Ойзера, он сам, его старшая сестра, мама - все они гордые и не любят, не хотят ни о чем просить.

Когда маленькая сестричка Ойзера лежала в больнице, им всем очень хотелось навещать ее каждый день. Нельзя, к больным детям приходят только три раза в неделю.

Если нельзя чаще, ничего не поделаешь. Видно, так должно быть, наверное, так лучше.

Как-то Ойзер принес сестре в больницу кисточку винограда. Он принес виноград, а не леденцы, потому что леденцы ей нельзя было есть.

Стоит Ойзер у кровати сестренки и молчит.

- Скажи ей что-нибудь, поздоровайся с сестрой.

А у Ойзера слезы ручьем...

Приближался день возвращения в Варшаву, и ребята радовались, что снова увидят родителей, братьев и сестер и обо всем им расскажут: что делали в колонии, как купались, играли, защищали крепость. Ойзер написал свое последнее стихотворение: "Дети радуются, что возвращаются домой и сменят зеленый лес на сырые стены. Цветы улыбаются солнцу, но уже близка зима, а зимой цветы увядают".

Охотнее всего Ойзер пишет о лете, о том, как светит солнце, цветут цветы. Зиму он не любит, потому что зима всегда печальна.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Сюрприз. - Последний закат и последняя сказка

Ребята просят, чтобы взрослые не ходили на опушку леса, потому что там готовится сюрприз. Они непрерывно что-то носят, укладывают, прилаживают и, когда все будет готово, позовут сами. Возни с сюрпризом, должно быть, много, потому что готов он будет только к вечеру. Юзефу пришлось дать им целых две метлы; за это они позволят ему первому посмотреть на сюрприз, только пусть он ничего не говорит воспитателям.

Это последний день в колонии, и теперь уже только и разговоров, что о Варшаве.

Топчо оставил дома голубей - не улетели ли? У Шидловского мама была больна, - выздоровела ли? Топчо хвалится, что умеет дым от папиросы пускать через нос и еще подбрасывать кусок хлеба и ловить его ртом. Плывак умеет класть ногу на голову и далеко плевать сквозь зубы. Фридман свистит в два пальца и выворачивает веки - очень страшно!

Все сегодня последнее: и купание, и обед. На тарелках остается много каши, даже не все молоко выпито; где уж тут есть кашу, когда завтра - домой!

Кукушка кукует на прощание с пяти часов утра.

"Ку-ку, прощайте, дети, ку-ку, я не умею красиво петь, но прощаюсь с вами, как могу, - коротко и сердечно".

Ребята уже переоделись в свою одежду, и трудно поверить, что Тырман, Фриденсон, Чарнецкий ходят в длиннополых пиджаках. На маленьком Соболе нарядный костюмчик, и в углах воротника по две золотых звездочки: так его нарядила в дорогу сестра-портниха.

Ребята чистят башмаки, чтобы не стыдно было показаться на вокзале. Милые, добрые дети, вас тут было так много, и, хотя вы беспрестанно проказничали, никто из вас ни разу не сделал ничего по-настоящему плохого! Как вы трогательны в этой дружной суматохе, которую затеяли, чтобы устроить нам на прощание сюрприз!

- Господин воспитатель, все!

- Господин воспитатель, готово!

Справа, на опушке леса, где мы каждый день прощались с заходящим солнцем, ребята построили нечто вроде большого гнезда из веток, камней и песка, выложили гнездо сосновой хвоей, устлали мхом и убрали цветами.

- Аистово гнездо.

- Не гнездо, а ложа, - говорит один мальчик, который бывал в театре, потому что его отец-токарь как-то получил там работу.

Последний закат.

Солнце уже утратило свои лучи, узкое облачко перерезало солнечный диск на две половины.

- Последний закат, - говорят ребята.

Завтра в это время они уже будут в Варшаве, а там не бывает заката.