Декоратор   ::   Акунин Борис

Эраст Петрович слушал помощника очень внимательно, а тут аж со стула вскочил: - Как декабрьский, как ноябрьский! Это невероятно! - Вот и я возмутился. Какова наша полиция, а? Столько месяцев этакий зверюга в Москве орудует, а мы ни слухом ни духом! Раз изгой общества зарезан, так полиции и дела нет - зарыли и до свидания. Воля ваша, шеф, а я бы на вашем месте задал по первое число и Юровскому, и Эйхману. Но шеф что-то расстроился слишком уж сильно. Быстро прошел взад-вперед по комнате, пробормотал: - Этого не может быть, чтоб в д-декабре, а в ноябре тем паче! Он в то время еще был в Лондоне! Тюльпанов захлопал глазами, не уразумев, при чем здесь Лондон - с версией о Потрошителе Эраст Петрович познакомить его не успел. Покраснев, Фандорин вспомнил, как оскорбленно взглянул он давеча на князя Долгорукого, сказавшего, что чиновник особых поручений редко ошибается. Выходит, что ошибаетесь, Эраст Петрович, да еще как ошибаетесь.

* * *

Принятое решение осуществлено. Так быстро претворить его в жизнь мне помог промысел Божий, не иначе. Весь день переполняло ощущение восторга и неуязвимости - после вчерашнего экстаза. Дождь и слякоть, днем было много работы, а усталости нет и в помине. Душа поет, рвется на простор, бродить по окрестным улицам и пустырям. Снова вечер. Иду по Протопоповскому к Каланчевке. Там стоит баба, крестьянка, торгуется с извозчиком. Не сторговалась, ванька укатил, а она стоит, растерянно топчется на месте. Смотрю - а у ней огромный, раздутый живот. Беременная, и месяце на седьмом, никак не меньше. Так в сердце и ударило: вот оно, само в руки идет. Подхожу ближе - всё сходится. Именно такая, как нужно. Грязная, толстомордая. Вылезшие брови и ресницы - очевидно, люэс. Трудно вообразить себе существо, более отдаленное от понятия Красоты. Заговариваю. Приехала из деревни проведать мужа. Он мастеровой в Арсенале. Все выходит до смешного просто. Говорю, что Арсенал недалеко, обещаю проводить. Она не боится, потому что сегодня я женщина. Веду пустырями к пруду Иммеровского садоводства. Там темнота и никого. Пока идем, баба жалуется мне, как трудно жить в деревне. Я ее жалею. Привожу на берег, говорю, чтоб не боялась, что ее ждет радость. Она тупо смотрит. Умирает молча, только свист воздуха из горла и бульканье крови. Мне не терпится раскрыть жемчужницу, и я не жду, пока судороги прекратятся. Увы, меня ждет разочарование. Когда дрожащими от сладостного нетерпения руками я отворяю надрезанную матку, охватывает гадливость. Живой зародыш безобразен и на жемчужину ничуть не похож. Выглядит точь-в-точь как уродцы в спиртовых банках на кафедре у профессора Линца: такой же упыренок. Шевелится, разевает мышиный ротик. Брезгливо отшвыриваю его в сторону. Вывод: человек, как и цветок, должен созреть, чтобы стать красивым. Теперь ясно, почему мне никогда не казались красивыми дети - карлики с непропорционально большой головой и недоразвитой системой воспроизведения. Московские сыщики зашевелились - вчерашняя декорация наконец известила полицейских о моем появлении. Смешно. Я хитрее и сильнее, им никогда меня не раскрыть. "Какой актер пропадает", сказал Нерон. Это про меня. Но труп бабы и ее мышонка топлю в пруду. Ни к чему дразнить гусей, да и похвастать нечем, достойной декорации не получилось.

"БАНДЕРОРЯ" 5 апреля, великая среда, утро

С утра пораньше Эраст Петрович заперся у себя в кабинете думать, а Тюльпанов снова отправился на Божедомку - вскрывать октябрьский и сентябрьский рвы. Сам предложил. Надо же определить, когда начал московский душегуб свои художества. Шеф возражать не стал. Что ж, сказал, съездите, а сам мыслями уже где-то далеко - дедуктирует. Работа оказалась муторной, не в пример хуже вчерашней.