Семь фунтов брамсельного ветра (фрагмент)   ::   Крапивин Владислав

И стала засыпать. Это было медленное засыпание, когда перемешиваются явь и сон. Мысли и вопросы перепутываются с возникающими, как телекадры, картинками. Мне стало казаться, что я на песчаном морском берегу и бегут к босым ногам шипучие гребешки, а от горизонта движется корабль с алыми парусами. Наверно, галиот капитана Грея. Только паруса на этот раз не ровно-алые, а с узором из кленовых листьев - таких же ярко-красных, как на канадском флаге (а интересно, какого цвета мой лист; в темноте-то не разглядеть). Я хочу, чтобы корабль развернулся бортом, показал все паруса, рангоут и такелаж. Тогда я смогу наконец разглядеть - что это за тип судна - "трехмачтовый галиот"?

Раньше я думала, что галиот - парусник вроде того, который на Илюшкиной детской рубашке. Когда Илюшка был еще пацаненком (вроде Лоськи или чуть постарше), он часто ходил в трикотажном летнем костюмчике - пестром, сине-зеленом, с якорями и красным кораблем на рубашке-водолазке. Мне этот костюм очень нравился. Когда мы подросли, Илья несколько раз предлагал: "Возьми себе". Потому что такой наряд годится и для мальчишек, и для девчонок. Но я сопела и мотала головой: не надо.

Дело в том, что есть большой цветной фотоснимок, где мы с Илюшкой и он как раз в этой одёжке с парусами. Мы сидим на лодочном причале, болтаем в воде ногами и хохочем. И брызги вокруг, и в них даже маленькая радуга!.. Нас папа сфотографировал, когда мы ездили на дачу к его знакомым.

Это был последний снимок, который сделал папа. И мне казалось, что если я натяну Илюшкин костюм, что-то нарушится в том пространстве. В мире, который был еще при папе. И если папа там, где он теперь, что-то помнит и чувствует, ему будет обидно... Кстати, я и фотографироваться больше не хотела. За все время, когда уже не было папы, не снялась ни разу. И говорила, что не буду. Илья сказал:

- Для паспорта все равно придется.

- Ну, для паспорта пусть. Это государство велит. А просто так не хочу...

Паруса с кленовыми листьями придвинулись вплотную. Сквозь листья смотрел не капитан Грей, а какой-то грустный мальчишка, наверно, Том Беринг из рассказа "Гнев отца". Потом он превратился в Лоську, а тот взмахами рук перемешал красную листву, превратил ее в вихрь и улетел на нем, болтая босыми ногами...

3

Утром оказалось, что лист - ярко-желтый, как солнышко. Будто нарочно стал таким праздничным, чтобы поздравить меня. Я ему улыбнулась. Потом хотела положить в пятый том Грина (где рассказ "Гнев отца"), но лист не помещался. Я сказала ему "ладно, придумаем что-нибудь" и на время прицепила булавкой к шторе.

Мама появилась на пороге.

- Доброе утро, засоня. С днем рожденья.

- Ага... спасибо.

- Вот тебе подарки...

Ну, прежде всего, конечно, колготки, это уж в любой праздник. А еще авторучка - видимо, дорогая, в коробочке, обтянутой чем-то вроде кожи.

- Будешь без хлопот писать всякие свои дневники и сочинения. А то постоянно у Ильи ручки выпрашиваешь...

- Спасибо, мамочка...

- А это подарок от дяди Кости...

- Что? Еще одна авторучка?!

- Не знаю, я не открывала. Он просил передать и поздравить, потому что сам зайти не может, уехал в командировку.

- Жаль...

Мне и правда было жаль. Уж дяде Косте-то я всегда радовалась...

- Мне пора на базу. Колбаса в холодильнике, пюре сделаешь сама, свежее... А еще в холодильнике два тортика. Один на вечер, другой в твоем распоряжении...

- Ну, мама! Ты же знаешь...

- Знаю. Это не для тебя, а если гости...

- Господи, какие гости! Никого я не звала.

- Не звала, а все равно кто-нибудь наведается...

Мама оказалась права. В десять с минутами появился Лоська. Прямо как в песенке:

"Кто ходит в гости по утрам... парам-там-там, тарам-тарам..."

Он встал на пороге - как всегда неумытый, с торчащими смоляными сосульками волос.