Сигнальщики и горнисты   ::   Алексин Анатолий

 - Она положила на стол три поблекших конверта. - Интересно, где они сейчас? Помнят ли ее?

- Помнят! - вскричал я, чувствуя, что голос ее дрожит и вот-вот оборвется. - Эти помнят! И остальные, я думаю... Нет, я уверен!

Надежда Емельяновна закрыла глаза, раздумывая, можно ли верить моим словам. Наконец она тихо произнесла:

- Мне бы хотелось узнать, кто они... эти бывшие мальчики.

- Вы их не знаете?!

- Они же страдали под окнами... А подписывались одной буквой. Или двумя. - Она приподнялась. - Только в этой записке есть имя: "Петя".

- И меня Петей зовут!

- Я знаю: Петя Перов...

- Получается: Пе-пе! Есть такой рассказ. Слышали?

Мои восклицания сдерживали ее, отвлекали от горестных мыслей. Поэтому я громко и чересчур торжественно пообещал:

- Найду их! Не верите? Разыщу всех троих!

- Каким образом? - Она вновь прикрыла глаза и медленно вытянулась под одеялом. - Школы, в которой они учились, уже давно нет... Ее снесли.

- А после войны они приходили сюда?

- К кому приходить?

- К вам!

- Зачем я нужна им? Гнедков, который между нами, на втором этаже, живет, сказал однажды: "Стучатся в дверь, когда есть нужда!"

- И вы ему верите?

- Гнедков с ними в одном классе учился. Я расспрашивала его, а он и ответил... той фразой. Получается, прав: ко мне они не зашли.

- Значит, в другие города переехали! - уверенно заорал я, чувствуя, что голос ее вновь готов оборваться. - Переменили адреса - вот и все. А я разыщу! Перепишу эти буквы...

- Зачем? Ты письма возьми... Только не потеряй.

Тут я заметил, что пузырьки и коробочки с лекарствами все еще у меня в руках.

- Танюша была не только красивой, - сказала Надежда Емельяновна. - Она была доброй. Всегда стремилась помочь... Как твоя мама. - Надежда Емельяновна тоже заметила пузырьки и коробочки. - Как ты.

Валька Гнедков был сыном своего отца: встревал в дела, которые его не касались, и с любопытством следил за передвижениями в доме и во дворе.

- По квартирам ходишь? - спросил он испытующе, как неопытный следователь, заглядывая мне в глаза. Гнедков-старший делал это осторожнее: доверительно и сочувственно. - "Бюро добрых услуг"? Ха-ха!

- А ты бюро каких услуг?

- Я вообще ни у кого в услужении не состою! Хочешь, чтобы тебя похвалили?

Если кого-нибудь хвалили, Валька тотчас искал причину, которая бы сделала похвалу незаслуженной.

- Брат милосердия? Доктор медицинских наук? Ха-ха!

- Что ты гогочешь под окнами? Она больна... Тебе неизвестно, что ли? У нее дочь на войне погибла!

- Больна? Прости, я не знал. А дочь ее погибла не на войне.

- Как... не на войне?

- Не на войне. И не на земле. И не в воздухе! И не на море...

Валька переминался в такт каждой фразе.

- А где же?

- Между небом и землей!

Валька любил обладать чем-то таким, чем другие не обладали. Часами с барометром и секундомером. Футболкой с тигром, разинувшим пасть, на которого Валька поглядывал с надеждой, как на телохранителя. Или секретом, или хоть самой маленькой новостью. Это выделяло его и вроде бы возвышало над окружающими. Разжигая любопытство собеседника, он таинственно переминался с ноги на ногу, будто пританцовывал: а ну-ка догадайся, а ну-ка узнай!

Я схватил нагло переминавшегося Вальку за узкие, костлявые плечи и притянул к себе:

- Где она погибла? Говори!

- Я же сказал: между небом и землей. На крыше!

- На какой крыше!

- Нашего дома.

- Откуда ты знаешь?

- Откуда! Она училась с моим отцом...

Мама готовила на кухне диетический бульон для Надежды Емельяновны. Диете и режиму она придавала большое значение. Весь дом знал от мамы, как надо питаться, двигаться и дышать, чтобы не вступать в конфликт с организмом.

От имени нашей семьи придерживаться всех этих правил должен был я.

- Я буду здорова, если будешь здоров ты! Считай, что стараешься ради своей единственной матери.