Дело о Красном доме   ::   Константинов Андрей

Я обычно мужественно внимала звонкому шепоту Горностаевой, переходящему в сдавленный крик. Темы монологов не отличались оригинальностью: увольнения в Комитете финансов, обстрел машины алкогольного магната, последние похождения Скрипки. А душа Валентины на этом отдыхала.

Стоило мне выйти за дверь, как Горностаева торжествующе прокричала:

— Бросай эту кикимору. Обнорский зовет: еще одна старуха в Озерках пропала. Но не безродная. Сестра покойной согласилась написать заявление в милицию.

Я пообещала зайти к Обнорскому сразу; как только освобожусь, и вернулась к Кате.

Было заметно, что критика коллеги по перу долетела до Катиного слуха. Девушка, не обращая внимания на приближающиеся шаги, напряженно всматривалась в карманное зеркальце и поправляла прическу.

Впрочем, с Катей все уже было ясно. Сюжет вырисовывался банальный. Не получив от Кати взаимности, спятивший на сердечной почве молодой оперативник стал гоняться за ней по пятам, надеясь взять измором. А когда осознал проигрыш, двинулся окончательно и решил ее уничтожить мощью своего статуса и силой знакомств: Катя рассказывала, что Олег Алапаев, следователь прокуратуры, по телефону грозился ее убить,

— Да, знаете, — уже на пороге вспомнила Катя, — как называют Олега друзья?.. Убийцей! Откуда такой жуткое слово, как вы думаете?

Ответить было нечего.

Надо было постараться обезопасить девушку. Скорее выйти на этого больного следователя, вывести его на чистую воду. А вообще, пора и о выходных подумать. Вода, опять же: Ладога, залив — или на реку, под Лугу?

Плохо, что Обнорский заболел Выборгской прокуратурой, синдромом «тетки».

Весть о том, что моя тетка остаток сознательной трудовой биографии связала с Выборгской прокуратурой, принес Скрипка. Однажды утром, увидев меня вдалеке, он так заволновался, что бросил ключи в дверце машины и двинулся наперерез.

— Слушай, Нонна, еду из Смольного, встречался там, между прочим, с Иван Иванычем, — тоже, между прочим, в Выборгской прокуратуре работал, правда, недолго. О тебе хорошо отзывался, привет тетке передавал…

Конечно, в бессознательном возрасте мне приходилось пешком заходить под теткин рабочий стол, но встреча с Иван Иванычем там исключалась, и вообще никто нас друг другу не представлял. Я не помнила всех теткиных боевых товарищей. Но, по мнению руководства, это не служило оправданием.

Смутные намеки в мой адрес раздавались все чаще. Шумевшие за дверью кабинета Скрипка и Зудинцев при моем появлении стали как-то чересчур вежливо замолкать. Тягостную недосказанность месяц спустя бесцеремонно нарушил Спозаранник. В шесть утра он поднял меня с постели телефонным звонком:

— Не разбудил? Обязательно к утренней летучке разузнай все о вице-губернаторе, задержанном вчера в одиннадцать вечера в ресторане. Он жил на Сикейроса. Позвони тетке, свяжись с родственниками…

Перспектива объясняться в шесть часов утра на тему взаимоотношений с именитыми родственниками не прельщала. Легче было сонно хмыкнуть в трубку: «Угу». Если некоторые мужчины мечтают жениться на сиротах, то я с этого момента предпочла бы вырасти беспризорницей. По крайней мере, при знакомстве не слышала бы участливых вопросов: «Не родственница ли тому самому» или «той самой». Спрашивали бы прямо:

— Не вы ли, гражданка Железняк Нона Евгеньевна, 1969 года рождения, город Ленинград, в феврале 1918 года по личному распоряжению Владимира Ильича закрыли Учредительное Собрание первого созыва, явившись в зал Таврического дворца в матросском бушлате?

С каким облегчением я бы ответила:

— Не я! Это сделал мой прадедушка.

Я решила появиться в агентстве раньше всех, чтоб успеть поработать с архивом. Но уже на пороге услышала громкий разговор. В коридоре сцепились Скрипка и Зураб.